Соленый ветер
Шрифт:
Прошуршал ветерок в кронах туи, набежал прохладной струей. То ли туман, то ли пыль поднималась над комьями каменистой земли. Звенело в ушах, как будто далекий детский крик, но нет никого. Теплая, прибрежная, неподвижная тишь висит, колдует над полями и степью…
Мне показалось, я задремал. Мне снилось сияющее море, полное диковинных водорослей, организмов и рыб. Сквозь бесконечные просторы космоса летел луч абсолютного разума и зажигал островки сознания на далеких планетах, обрастающих атмосферой и водяным покровом. В
Я встал и потянулся. Легкий утренний озноб пробежался по всему телу после сна на берегу. Нежным пурпуром окрасился горизонт. Солнце показалось над волнами. И я увидел стаю дельфинов. Они неслись, как легкий парусный корабль, идущий в полный ветер с хорошим креном. Когда перед его носом кипят пенные буруны, а вдоль бортов расходятся многоярусные, морские волны. Дельфины резвились и перепрыгивали через малахитовые, водные гребни. Подставляли восходящему солнцу влажные, блестящие, серые бока. Дельфины шли к берегам.
***
4. Странная встреча.
Скрипнул стол. Старая зеленая скатерть, с материками вытертой ткани, с проплешинами истлевших нитей. Оранжевая лампа, раздающая уютный свет и собравшиеся в углах комнаты тени. Нежный скрип половиц. Шелест листвы за окном.
На бежевых обоях широкий квадрат картины. В сияющей медной раме из витых ракушек, на холсте – лазурное море и яхта под кипельно-белым парусом, что проходит между мысом и маяком.
Я всегда мечтал купить яхту и отправиться в кругосветное путешествие. Однако денег, которые я мог здесь заработать, едва хватило бы на проживание и стол. Поэтому мечты пока оставались мечтами, но периодически я высчитывал, сколько мне нужно откладывать, чтобы накопить на небольшую лодочку под парусом.
Ночь миновала. Утром я отправился на базар купить фруктов. Надел бледно-песочные шорты и красную футболку с надписью «СССР». На углу меня тормознул незнакомый парень: майка-алкашка, худые, загорелые плечи, побелевшие на солнце волосы и прозрачные, добрые глаза местного лыгана.
– Закурить не будет?
Приятно, когда зажигалка освещает хорошее лицо. Парень поблагодарил и кивнул на алую футболку, где белым светом сияла аббревиатура: СССР.
– И я когда-то жил в этой стране.
– Теперь это – история.
– Ты шо приезжий?
– Да, но я жил тут когда-то.
– Та ты шо! – искренне обрадовался незнакомец. – А хде?
– На Хрусталях.
– О-па! Вот это я прозрел! Так выходит мы – земляки. И я – с Хрусталей. Ты ваще чем тут заниматься думаешь? Отдыхать?
– Нет, я поработать приехал.
– Та ты шо! И шо за работа?
– Надо тут храм один отреставрировать. Историческая ценность, ну и типа того…
– Ты шо, реставратор?
– Ну-да!
– Вот это номер! Меня Буга зовут. Бугенс.
– Бугес?
– Ну, буги-вуги. Бугенс. Слушай, а ты шо тут потерял?
– Хотел фруктов купить.
– Та
Но по факту это мне пришлось его угощать.
Сначала мы двинулись на 5-й километр, а потом на автобусе рванули по пыльному Балаклавскому шоссе до самой бухты. Мимо пробегали виноградники и персиковые рощи. Говорят, что в переводе с тюркских языков Балаклава, это что-то вроде «рыбьего гнезда», а еще слово созвучно с баклавой – так называют слоеное греческое печенье на меду. По моему здесь хватает и того и другого – и соли и меду.
Прошуршал ветерок в сухом кустарнике, набежал легкой прохладой, и опять зной неподвижный, тяжкий, чуть колыхающийся. Пыль поднимается под колесами от разбитых комьев земли. Жаркая, недвижимая тишина распростерлась над персиковыми рощами. Голубой кромкой сияют горы вдалеке. И над всем полем, горами, рощами и виноградником сияет свет золотой и ясный. Царит благоговейное молчание.
В Балаклаве мы выбрались из автобуса и пошли пешком. Взяли молодого белого крымского вина. В полулитровых бутылках, в которых обычно продают пиво или лимонад, закрытых железными крышками. Алкоголь почти не чувствовался, пьешь будто прозрачный виноградный сок, но идти стало значительно веселее.
Морская гладь – чистый ультрамарин. Волн ни высоких, ни малых, и ровно сияет поверхность. В глубине между мутно-зеленой бахромой водорослей оживленно снуют крабы и мелкая рыбешка. Словно в медленном танце, качаются раковины мидий. У причалов стучат бортами яхты, катера и ялики.
На скалах желто-оранжевый известняк пробивается из буйного покрова вечнозеленых кустарников. Наверху генуэзская крепость. Бухта наглухо закрыта от ветров и бурь высокими отрогами. Два выбегающих мыса и узкий заход в гавань – лучшее место для стоянки кораблей.
Не к этим ли берегам приставал корабль вечного скитальца Одиссея? Известняк под ногами хранит следы скифской конницы и оттиски римских сандалий. Высушенный солнцем грунт, словно спрессованный прах поколений. Караимские кладбища и белогвардейские клинки, осколки греческих амфор и ржавая немецкая каска. Как-то в детстве гуляя по виноградникам в окрестностях Балаклавы, мы нашли французскую пуговицу времен первой обороны…
Незаметно истлел день. Мы вернулись в город. Сумерки, как всегда внезапные и решительные на юге, обрушились на город. Среди благоухания акаций зацвел едва заметный аромат марихуаны.
Мы зависли в каком-то парке, на лавочке. Пытались найти общих знакомых. Я вспоминал имена одноклассников. Впрочем, без особого успеха, много времени прошло. Хотя, по-моему, Бугенса это не расстроило. Казалось, он не жаждал пополнения нашей компании. Каждый раз, когда он рассказывал про кого-то из своих экзотических знакомых, и я проявлял к этой личности интерес, Бугенс сразу, резко обрывал рассказ.
– Та там такое… У него дома реально музей. Целая коллекция. Там каски разные: немецкие, французские, румынские…