Солнце далеко
Шрифт:
Наконец Евта решился вылезти. Кое-как он привязал к ремню третью фляжку, взял мешок и винтовку и выбрался из-под кровати. В комнате было пусто.
Стрельба и вопли в деревне не прекращались. Сквозь серые, мутные окна чуть брезжил рассвет.
Глядя в окно и прислушиваясь, Евта все еще колебался, не решаясь бежать. Наконец он взвалил мешок на спину, взял винтовку наперевес и бросился в открытую дверь. Пригнувшись, он быстро перебежал двор и только хотел перепрыгнуть через изгородь, как вдруг появилось несколько немцев. Евта опустился на землю, подполз к свинарнику и прижался к стене.
Неподалеку плакали дети. Он обернулся и увидел хозяйских ребятишек, которые
Мертвая женщина лежала лицом к небу. Босые ребятишки, захлебываясь от слез, тащили ее за руку. Тяжелое, окаменевшее тело крестьянки было неподвижно, только голова вдруг дернулась и снова застыла. Дети упорно пытались поднять мать и отнести ее в дом. В отчаянии они то хватали, то выпускали ее руки и, замирая, прятали вихрастые головенки у нее на груди.
— Ох, сиротинки мои, цыплята мои… — прошептал Евта, с трудом сдерживая слезы и не зная, как им помочь. Он насилу вернулся к свинарнику.
Крестьяне пытались спастись бегством, а вражеские солдаты стреляли по ним из винтовок и пулеметов. Люди, как подкошенные, падали на обледенелый снег. Некоторых пули настигали в тот момент, когда они прыгали через изгородь, и беглец замирал, перевесившись через плетень. Раненые ползли по снегу вдоль плетней и заборов и забирались в закутки, словно хотели умереть в укромном месте, в тишине. Некоторые падали около яблонь и слив. Обняв ствол, они пытались подняться, но тут же медленно опускались, зарываясь головой и руками в снег.
Стараясь ничего не видеть, Евта забрался в укромный закоулок возле свинарника. В отчаянии он бормотал что-то невразумительное. В десяти шагах от него снова промелькнули немцы, преследуя кого-то. Евта вздрогнул, сжался, и вдруг ему стало ясно: немцы хватают крестьян в отместку за свое поражение. Нет, нужно бежать отсюда. Нельзя ждать до вечера.
Рассвело, но туман становился все гуще. В тумане он сможет добраться до горы. У него мелькнула мысль закопать винтовку в снег и бежать с одним мешком — так легче выбраться… Но если он вернется без винтовки, начнутся укоры, насмешки, всякие разговоры в отряде. Пожалуй, дойдет еще и до Павле, что он бросил винтовку и удрал, как заяц. Эта мысль положила конец его колебаниям. Он еще раз взглянул на несчастных детей, на мертвую мать, застонал, постоял немного, потом взял винтовку и продукты и перелез через изгородь. Обессилев от страха, утопая со своим грузом в снегу, старик пошел. Но он еле держался на ногах и часто падал.
Не успел он миновать чей-то сад и перелезть в соседний двор, как ему пришлось остановиться и спрятаться между сараем и кучей кирпичей.
Во дворе, куда он попал, возле дома, две женщины и старик боролись с солдатами и во весь голос звали на помощь. Старик был в одном нижнем белье — видно, его только что вытащили из постели. Немцы били их, орали, стреляли в воздух. Борьба продолжалась долго. Наконец солдатам удалось осилить крестьян. Прицелившись в упор, они разрядили в них ружья и двинулись дальше. Старик вдруг поднялся, изо всех сил закричал: «Помо-ги…» — и, не закончив, рухнул в снег.
— Ох, господи, что только с людьми делают! — громко простонал Евта и пустился бежать вдоль плетней.
Все двери и ворота были распахнуты, откуда-то доносились протяжные причитания женщин, оплакивающих своих мужей, уведенных гитлеровцами. Громко кричали дети. Дома стояли пустые и безмолвные, без признаков жизни, словно сама жизнь в испуге бежала отсюда, забыв прикрыть за собой ворота.
Наткнувшись снова на солдат, Евта шмыгнул в чей-то хлев.
— Куде ти е татко, мамка ти… Казувай, бре, казувай! Ште те утепам! [30] — слышались голоса болгарских фашистов.
— Они вечером ушли на мельницу! — говорила, плача, девочка.
— Лажеш! Казувай, саг су тука били! [31]
— Не вру, дяденька, ей-богу, чтоб мне умереть! Убей меня, если я вру! — клялся мальчик.
— Казувай, кад ти викам! Палим, казувай! [32]
Дети завизжали.
30
Где твой отец, мать твою… Говори, ну! Говори, а не то вот как дам тебе!
31
Врешь! Говори, они только сейчас были здесь!
32
Говори, когда тебя спрашивают! Застрелю! Говори!
Евта прислонил голову к двери и поглядел в щель. Болгары направили винтовки на детей, прижавшихся к стене так, словно хотели врасти в нее.
— Да неужто у изверга подымется рука на детей? — в ужасе подумал Евта.
Солдат сделал несколько шагов, нагнулся и вонзил штык. Ребенок вскрикнул и, как тряпка, упал возле стены.
— А саг ти казувай! [33] — крикнул другой болгарин и двинулся на второго ребенка.
У малыша пропал голос. Онемев, он все крепче прижимался к стене.
33
А теперь ты говори!
Вдруг, словно из-под земли, на болгар бросились мужчина и женщина с поднятыми топорами. Ошеломленные солдаты не успели и повернуться, как, сраженные, свалились в снег, а мужчина и женщина в исступлении принялись рубить их топорами. Глухие удары становились все резче, трещали кости. Третий болгарин успел отскочить в сторону и открыл огонь. Мужчина рухнул на мертвого солдата, а женщина, обезумев и не обращая внимания на выстрелы, продолжала все так же настойчиво и равномерно взмахивать топором.
Евта не мог больше вынести этого зрелища. Сорвав с плеча винтовку, он открыл дверь и, не целясь, наугад, выстрелил в болгарина, метившего в женщину. Болгарин уронил винтовку и упал. Евта всадил в него еще одну пулю.
— Больше не будешь, палач!
— Ах! Ах! Ах! — восклицала женщина, все продолжая рубить убийц своего ребенка.
Другой ребенок так прижался к стене, что его можно было принять за рисунок на штукатурке.
Почти теряя сознание, Евта бросился бежать. Он бежал без оглядки, сам не зная куда. Он мчался под гору мимо убитых и раненых, роняя винтовку, падал, катился и полз. Он попадал во дворы, где были немцы, возвращался, менял направление и снова бежал, преследуемый выстрелами из винтовок и пулеметов. Какая-то неведомая сила, которой у него не было и никогда не будет, несла его вперед. Им управляла одна-единственная мысль: бежать отсюда! Бежать как можно дальше! Евта не видел и не слышал, как какой-то человек, конвоируемый немцами, на которых старик чуть не наскочил, крикнул ему: