Солнце и кровь. Сборник рассказов
Шрифт:
– Когда придет твоя жажда? – спросил Эррензи, еще крепче сжимая ее руки.
– Когда наступит ночь, – ответила Тику. – Или раньше, я…
Она запнулась и опустила взгляд. Если хозяин решит не входить в Урук, то сколько идти до другого города? День? Или больше? Если он скажет идти, я буду терпеть, решила Тику. Я буду стараться… Смогу.
Но Эррензи лишь рассмеялся, легко и беззаботно, и обнял ее.
– Я не виню тебя, – сказал он, и Тику
Тику тоже улыбнулась, прижавшись к его плечу. Если бы не жажда, она могла бы часами сидеть так, перебирая его волосы – Эррензи носил их распущенными, словно верховный жрец в день праздника, – и слушая глухой стук его сердца.
Люди дадут нам все, что мы пожелаем. Так и было – и потому они путешествовали налегке. Лишь две вещи принесли с собой из Лагаша: мягкое одеяло из овечьей шерсти и деревянную флейту, потемневшую от времени, покрытую резьбой. Иногда, ночами, Эррензи играл на ней, и тогда умолкали птицы, и собаки не лаяли, а люди, едва заслышав звуки флейты, спешили сделать охранительный знак, – такой тоскливой была эта музыка, такой пронзительной и чужой.
Но кого люди бояться, тому и приносят дары, Тику видела это много, много раз. И потому…
– Пойдем, – сказал Эррензи и встал. Тику поднялась вслед за ним. Звякнули ножные браслеты, порыв ветра всколыхнул одежду. – Пусть Урук узнает, кто пришел к его стенам!
Таблица 2
Тридцать лет миновало,
Где сестра моя, Тику, не ведал никто.
Тридцать лет миновало,
Как пропала она,
И одни говорили: "Мертва",
Другие: "Сбежала".
Я же вырос, писцом стал в храме великого Ану.
В молитвах сестру вспоминал,
Но не думал, что снова увижу.
Но в тот вечер увидел ее.
Возле колодца, на площади,
люди толпились,
двух чужаков окружив.
Мужчина одет был по-царски,
серьги сияли в ушах,
на плаще золотые застежки,
пояс с кистями, но сам – безоружен.
Смотрел он надменно
И волосы в свете заката пылали.
Девушка возле него – как верховная жрица,
Вся в украшениях, в светлой одежде.
Вдруг повернулась – узнал я сестру.
Темные волосы волнами падают,
Ими ветер играет.
Лицо, что я помнил, и все же чужое.
Тридцать лет миновало,
Но она, как и прежде –
Юная дева, весенний рассвет.
Я подумал: "Ее дочь или просто похожа".
Не подошел и остался стоять, наблюдая за ними.
О чем говорили они, я не слышал.
Но видел, что спор завели горожане,
пытались узнать, что за люди.
Чужак же молчал, а потом рассмеялся и крикнул:
"Объясни
И понял я – это и правда сестра.
Она повернулась, шагнула вперед.
Эльишби, кузнец, заступил ей дорогу.
Был он высок, она до плеча ему не доставала.
Ни слова сказать не успел он, –
Сестра моя, Тику, ударила вдруг по щеке его,
Резко, открытой ладонью, как женщины бьют.
Отлетел от удара он, рухнул на камни.
Застонал, шевельнулся, подняться не смог.
Она ж засмеялась.
И увидели мы, что глаза чужаков,
Как глаза тех зверей из степи,
Что добычу почуяли, вышли на след.
Отпрянули люди от них,
Чей-то голос раздался:
"Знаю, знаю его! Из Ниппура он, демон, рыжеволосый,
Жаждущий крови и смерть приносящий!"
Вместе с другими бежал я оттуда,
О сестре никому не сказал я ни слова.
Лишь втайне оплакал ее, понимая:
Не человек она больше, но демон.
Так пьющие кровь на холме поселились,
В заброшенном доме.
В страхе люди дары в этот дом приносили.
Раз или два богачи рабов приводили туда и овец,
Демонам в жертву.
Так надеялись смерть отвести от Урука,
Но ночами страшились дома покидать.
Так дни проходили, убывала луна, и близился праздник.
***
– Луна ушла, – сказала Тику.
Они сидели на крыше, на плетеных циновках, и смотрели вниз. Звезды отражались в водах канала, и город темнел впереди словно огромный курган, словно гряда облаков. Вдалеке мерцали огоньки, двигались, вспыхивали и гасли, – священная река очищала душу и тело, и в ночь перед праздником люди молились на берегу. Ветер доносил обрывки музыки, ритм барабанов и звуки струн.
– Завтра праздник, – сказала Тику.
Эррензи лег, заложив руки за голову. Его волосы разметались по циновкам, а глаза сейчас казались темнее ночи.
– Праздник – прекрасное время, – отозвался он и улыбнулся. Тику знала эту улыбку, жестокую и легкую одновременно. Она означала, что впереди кровавое веселье, и можно забыть об однообразии и скуке. – В праздник люди беспечны, они пьют и веселятся, и оттого кровь их много лучше…
– Да, завтра в храме Иннаны, – согласилась Тику.
Завтра… Огонь будет гореть в огромных чашах при входе, и порог переступят те, кто постился этой ночью. Придет царь, верховный жрец Ану, и сочетается священным браком с богиней. Так будет завтра. И так было каждый год, и до того, как Тику родилась, и после того, как покинула родной город. Каждый год люди празднуют священную свадьбу, оплодотворяют земли Урука.
Тику видела много праздников, но уже давно не входила в храмы. Ей не о чем было молиться и незачем было приносить жертвы.