Солнце красно поутру...
Шрифт:
…Рыбак опять спустил за борт немного какого-то прикорма, подергал тесьму. Теперь он все чаще менял на крючках наживку, перебрасывал с места на место удочки.
Наконец не выдержал:
— Да что она, издохла, в самом деле, что ли?! Ведь завсегда тут брала. Вот таких таскал!
Рыбак в отчаянии дернул мешочек сильнее, что-то влажно чмокнуло, и в руках его… осталась невесомая, змейкой взыгравшая тесемка…
— Все! — упавшим голосом сказал Рыбак. — Мешок оборвался!
— Ну и что? — попытался успокоить я. — Мы же стоим на месте, пусть этот
— На дне-е! — простонал Рыбак. — А как трясти-то? Ведь главное здесь — муть поднимать. Говорю: тряхнешь — она и загуляет вокруг…
И в тот самый момент, когда, казалось, все было потеряно, один из поплавков дрогнул, наклонился и, приподнявшись, лег. Рыбак разом пришел в себя, схватил удилище, подсек. Упругий бамбук согнулся коромыслом, леска натянулась тетивой.
— Подсачек! — скомандовал Рыбак и вскочил. Лодка так качнулась, что чуть не зачерпнула, остальные удочки, спутывая лески, покатились по бортам.
— Подсак давай! — уже кричал Рыбак, с усилием подтягивая к поверхности упрямо сопротивляющуюся рыбину.
Я схватил подсачек, да в спешке столкнул в воду удочки.
— Ить, шарага! — откровенно обругал меня Рыбак. — Тут шевелиться надо!
В зеленой глуби, подобно сиянию протуберанца, сверкала боками крупная и, должно быть, необыкновенно проворная рыба. Я подвел сачок — не тут-то было! Зеркально вспыхнув, рыбина стремительно метнулась под лодку.
— С другой стороны сачь!
Вытянув удилище, Рыбак попытался обвести рыбину вокруг кормы. Но что такое — она не подается ни взад, ни вперед! Дернул леску раз, другой и обморочным голосом сообщил:
— Привязалась…
— Как привязалась?! — забило и меня мелкой дрожью.
— К веревке… с грузом…
Я перегнулся через борт — и перед самыми глазами увидел плашмя лежащего с лопату шириной леща. Уже сморенный борьбой, он слабо колыхался, и от него расходились в стороны блики.
Я снова запустил сачок, склонился за борт еще ниже и, изловчившись, зачерпнул рыбину. Захлестнул мотню, оборвал леску…
Мы так и плюхнулись оба на дно лодки от внезапной усталости и нервного напряжения. Перед нами, запеленатый в сачке, лежал лещ. Немного успокоившись, Рыбак соскреб ногтями прилипшую к доске чешуйку, протянул мне. Чешуйка была не меньше трехкопеечной монеты…
— Вот она, Расея-матерь! — со значением сказал Рыбак. — Привалит же такое счастье! — Он расстегнул воротник рубахи, зачерпнул ладошкой воды и плеснул на грудь. — Нет ли у тебя какой таблетки? Дух что-то запирает…
Больше поклевок не было. Лещ, лениво раздувая полумесяцы-жабры, стоял в просторном садке, и мы то и дело поглядывали на него. Казалось бы, какая уж невидаль, просто рыба, да еще лещ, а душа ликовала и пела, будто мы и в самом деле стали обладателями невесть какого сокровища.
Так оно, пожалуй, бывает у всех рыбаков.
Вечером мы долго сидели у костра. Солнце опустилось за горы, и широкая, во весь горизонт, заря яркой киноварью высветила небосклон. На пригорке,
Было тихо. Лишь изредка откуда-то нехотя набегала волна, и тогда по всему берегу поднималось легкое шипение и шлепанье — это вода перегоняла песок и целовала борта лодок.
Соседи наши тоже сидели у костра. Один из них в вязаной шапочке с затейливой пампушкой, свисавшей к уху, — его звали Валера, — довольно неплохо, а главное, без дурацкой лихости играл на гитаре, остальные негромко пели. Выделялись голоса девушек:
Подожди тогда еще немножко, Посиди с товарищами у костра…— Ить вот все бы такие были, — опять Рыбак похвалил ребят, потягивая из кружки чай, прислушиваясь к песне. — И ведут себя как люди, и песни хорошие поют. Даже этому розовому вечеру не мешают. А то ведь иные такой поднимут трезвон, навключают в магнитофонах таких воплей да так начнут кривляться у огня — хоть голову в мешок суй! Думают, раз на природу приехали, так тут все можно. А эти — нет, эти вовсе не такие…
Розовый вечер. Как хорошо это сказано! Вот, пожалуй, только его и не хватало мне для, душевного отдохновения. Сколько таких розовых вечеров мы не замечаем в заботах и круговерти! И самое обидное, что лишаем мы себя этой радости, этого общения с прекрасным часто по своей лености, по вошедшему в плохую привычку домоседству. Купаемся в квартирных ваннах, в лучшем случае — в редкие дни ходим на пригородные пляжи. А естественная, вечно новая и вечно живая красота, дарованная нам самой жизнью, остается забытой.
Леща мы держали живым в садке. Садок, слегка перетянутый в горловине, висел за бортом лодки, и лещ то и дело взбулькивал в нем. Весь вечер мы любовались им.
— Ить как литой! — одно и то же говорил Рыбак, приподнимая садок, ощущая приятную упругую тяжесть. — Кило четыре, не меньше…
Перед тем как залезть в палатку, Рыбак для надежности перевязал садок.
Времени было около двух часов, когда мы проснулись от стука лодочного мотора.
— На «Вихре» гоняют, — определил Рыбак.
Я сначала не придал этому значения, но потом вспомнил, что по водохранилищу ездить на моторах запрещено.
— Кто же гоняет, если на моторах нельзя? Может, рыбоинспекция?
— Не-е! У тех поглуше работает, сразу узнаю. Это другие.
— Кто же другие? — не понял я.
— Ну другие, да и все. Есть тут такие, — уклончиво ответил Рыбак, натянул на голову плащ и затих.
А я уже не мог заснуть. Что-то под боком мешало — поправил ватник. Затем сделалось душно — расстегнул полог. Еще полежал с открытыми глазами и полез к выходу.