Солнце на стене
Шрифт:
— Сколько тебе? — спрашивает Дима. Он у нас самый благовоспитанный и чуткий. Не пьет, не курит и с девушками не гуляет. Впрочем, последнее — тайна. Дима красивый парень, и девчата в нашей столовой строят ему глазки. Но он на них не обращает внимания. Дима собирает портреты киноактрис мирового кино. Я не видел, но Матрос говорит, что у Димы два альбома. Есть такие красотки, что обалдеть можно… Где нашим девчонкам до них! У Димы густые темные волосы, прямой нос, карие глаза и нежные, пушистые, как у девушки, щеки. Дима еще ни разу не брился. Он очень
Иногда мы всей бригадой отмечаем какой-нибудь праздник. Например, чей-нибудь день рождения. Дима всегда идет с нами, но не пьет. Сидит, глазами хлопает и слушает наши дурацкие речи.
Я как-то спросил, дескать, не противно тебе сидеть с нами?
— Иногда противно, — признался Дима.
— Не ходи.
— А вы не обидитесь? — спросил он.
Я нет. А вот Матрос обидится. Он, когда навеселе, начинает бить себя огромным кулаком в могучую грудь и приставать к Диме: «Салажонок ты. Вот, бывало, у нас на „Шторме“…»
Дима внимательно слушал, что было на «Шторме», но водку все равно не пил.
— Я не хочу, — говорил он, — мне противно.
Дима был нашей сберкассой. Он честно отдавал две трети получки родителям, а те деньги, что оставались, мы забирали в долг. Ребята из соседнего цеха тоже, случалось, приходили стрельнуть до зарплаты. Дима никому не отказывал. Попадались и такие нахалы, которые брали в долг, а потом не отдавали. Дима никогда не спрашивал. А Матрос, который чаще других пользовался его казной, запоминал таких типов. И в день получки бесцеремонно требовал долг. Валька относился к Диме с нежностью.
Матрос иногда вел с ним такие сентиментальные разговоры:
— Ты мне только скажи, братишка, кто тебя обидит — башку оторву!
Дима вздыхал, отворачивался.
— Ко мне никто, Валь, не пристает, — отвечал Дима.
— Да я за тебя… — Матрос свистел носом, скрежетал зубами и округлял пьяные глаза. — Ты мне только скажи, понял?
— Как-нибудь и сам дам сдачи… — отвечал Дима.
Матрос лупил себя ладонями по коленкам и громко хохотал:
— Охо-хо, братишка, насмешил… Даст сдачи! Комарик ты этакий… Муха-цокотуха!
Я понимал, что Диме тяжело слушать такие речи, но он терпел.
…Матросу неудобно одалживать у Димы. Несколько дней назад он уже взял десять рублей. Валька садится на пол, снимает кепку и лезет пятерней в короткие рыжеватые волосы.
— Как у тебя с монетой? — спрашивает он.
— Сколько тебе?
Матрос хмурит лоб, кашляет в кулак.
— Этот, из котельного, отдал?
— Отдал, — отвечает Дима.
— А из инструменталки? Серега, что ли?
— Десятки хватит? — спрашивает Дима.
— Выручил, братишка, —
— Дурак ты, Димка, — говорю я. — Даешь деньги и не спрашиваешь, на что они.
— Неудобно, — говорит Дима.
Матрос роняет на железный пол ключ, сердито косится на меня. Но пока молчит. Только свист становится громче.
— На глазах всего коллектива разваливаешь честную советскую семью.
— Не городи, — подает голос Валька.
— Пропьет он твои деньги, а…
— И ты слушаешь его? — перебивает Матрос.
— …а Дора его пьяного не пустит…
— Такого не бывает, — бурчит Валька.
— Куда, спрашивается, пойдет Матрос? — продолжаю я. — К нормировщице Наденьке, от которой в прошлом году муж ушел… Кстати, ты ему тоже в долг давал…
— Ну и трепач! — багровеет Матрос.
— Верно, давал… — начинает сомневаться Дима.
— Честное слово, не на водку! — клянется Матрос. — Вчера Дора говорит, давай купим стиральную машину в кредит. Я ей говорю, зачем в кредит? Не люблю эту бумажную волокиту. Купим сразу. Ну, пошел и купил.
— Какую машину? — спрашивает Дима. Я заронил в его душе червь сомнения.
— «Ригу-пятьдесят», — не сморгнув, отвечает Матрос.
— Если не врешь, Валька, — говорю я, — могу тоже червонец подбросить.
Валька долго молчит. Сосредоточенно закручивает гайку. Он все-таки рассердился на меня. Особенно за нормировщицу Наденьку. Иногда он в самом деле заворачивает к ней.
— Обойдусь, — наконец говорит он.
Снова показалась лобастая голова Карцева. На скуле — мазутное пятно. Наш бригадир всегда трудную работу делает сам.
— Все возитесь? — спрашивает он.
— Леха, ты нам надоел, — говорит Матрос и бросает в ящик инструмент. Вслед за ним заканчиваем и мы с Димой.
Бригадир открывает рот, но чем он нас хотел порадовать, мы так и не услышали: мощный заводской гудок плотно заткнул уши.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Над городом раскатился гулкий лопающийся звук. Черная неровная трещина расколола Широкую пополам. Из трещины радостно хлынула вода. Во все стороны разбежались еще десятки трещин поменьше. Река охнула и, поднатужившись, вспучила лед. Огромные льдины вздыбились и, сверкая острыми краями, с громким всплеском ушли под воду.
Лед тронулся. В ярких солнечных лучах синеватые льдины тыкались носами друг в друга, крутились на одном месте. Неповоротливые, тяжелые, они грузно подминали под себя свинцовую воду, налезали одна на другую, трещали и разламывались.
На высоком мосту стояли люди и смотрели, как идет лед. Громкий треск и мощные всплески заглушали голоса. Река шевелилась, урчала, далеко выплескивалась на берег. Одна большущая льдина наткнулась на бетонный волнорез и полезла вверх. Края ее блестели, как лезвие сабли. Поднявшись метра на два, льдина развалилась на куски и рухнула в воду. Взметнулись брызги. Я поймал ладонью холодную каплю и слизнул.