Солнце не пахнет
Шрифт:
Уснул я уже от бессилия, полулёжа, сжавшись калачиком. Большое и тёплое тело пса занимало почти половину моего спального места, кроме того, если я касался его ногами, пёс тихонько, но недовольно рычал. Мысль о том, что дикая собака не стала бы спать в ногах у человека, ко мне пришла только утром. Проснулся же я один. Вылез из шалаша, щурясь от солнца, оглядел углы. Пса нигде не оказалось, и я выдохнул с облегчением. Может, ушёл к хозяевам? Зверь сгрыз мой сегодняшний завтрак ещё вчера, значит, нужно скорее приступать к работе.
Пятнышки
– Больше не дам, – состроил недовольную рожу лысеющий старик.
– Да
– У тебя товар выглядит, как будто ты его и не закупаешь, а из компостной кучи достаешь, хоть бы протёр!
– Ты бери давай за двести и вали, не привлекай мух зазря, седая твоя башка!
Приглушённые жарой и ворчанием рынка крики больше не тревожили мою сонную голову. Наоборот, постоянная ругань этих двух старикашек заменяла мне радио. Практически каждый день один из них пытался сбить цену за очередную бестолковщину, которую продавал второй. Ругались они так громко, что слышно их было практически из любой точки рынка, так что казалось, будто бы их брань останется у меня в голове, куда бы я ни пошёл. Многих на рынке они раздражали, кто-то даже тщетно пытался унять их спор, но затихали старики только на время. Характерного запаха злости, однако, я от них не ощущал.
– Не лезь к ним, пусть собачатся, – сказала мне однажды Щепка.
– Как бы у них до драки не дошло, – отвечал я, опасаясь любых конфликтов, даже чужих и незначительных.
Щепка рассмеялась.
– Эти-то? И подерутся? Не смеши мои кости. У них любовь-то друг к другу покрепче будет, чем во многих браках!
– Как это?
– Эти старые пердуны всю жизнь дружат и помирать пойдут вместе. А крик разводят просто потому, что по-другому не умеют.
– Выходит, дружба у них такая…– задумался я. – А как тогда они по-настоящему ссорятся?
– Чёрт их разберёшь, – Щепка пожала плечами. – На то они и ворчливые старики.
Да уж. Ворчат хоть куда. Отец так ворчал, когда по радио рассказывали новости. Ругался он правда в пустоту, записанный голос ведущего в ответ ему не дерзил. Может, папе бы понравилось иметь собеседника для перебранок.
Я опёрся щекой на ладонь, локтем на согнутую коленку, и прикрыл глаза. Клонило в сон неумолимо, и даже будучи так близко к «друзьям», я кимарил, пригретый солнышком, пока меня не будил резкий вскрик или другой внезапный шум. Здесь, под прилавком Щепки, я чувствовал себя наиболее комфортно и защищённо. Настолько привык к ней и её подругам-торговкам, лавки которых были рядом, что дремать тут мне было куда приятнее, чем в своём шалаше. Женщины на рынке хоть и не предлагали мне ночлег, но я нравился им, и мне казалось, что рядом с ними безопасно. И голод уже не так пугал меня, и мысли о маме не донимали так сильно, как когда я был один. Проваливаясь в сон, я вспоминал о своём недавнем госте, пытался придумать, как обезопасить от таких ситуаций своё убежище, пока мысли не начали сливаться в один неясный ком.
Вдруг меня ошарашило жутким грохотом. Я вскочил, как подорванный, напрочь забыв о собаке. Кто-то абсолютно неуклюжий и неповоротливый снёс поддоны с жестяными банками, которые я так старательно складывал на протяжении, наверное, целого часа. Неизвестный быстро скрылся, так что я даже приблизительно не мог узнать, кто это сделал. У меня жутко колотилось сердце от неожиданного пробуждения, а от вида разбросанных по всему рынку банок у меня и вовсе заболела голова, так что я еле сдержался, чтобы со злости не пнуть поддон вдогонку. На шум вышла Щепка, оглядела эту печальную картину с безучастным лицом, затем заметила мою кислую мину и сочувственно сдвинула брови.
– Я соберу, – вздохнул я.
Она покачала головой и ушла, видимо, решив не мешать мне делать свою работу. В такие моменты Щепка, как и другие торгаши, скорее изображала сочувствие, чем действительно его проявляла. Я чётко чуял эту её холодность, и мне от этого запаха становилось не по себе, мурашки пробегали по рукам. Я, бывало, ранился, сажал занозы, падал,
Банки понемногу растаскивал ветер. Я пробежался по двору, согнав их ногами в одну кучу, растащил поддоны так, чтобы удобно было набивать их пустыми жестянками. А как только присел, потянувшись за первой банкой, почувствовал запах, не характерный для этого района рынка. Запах был мимолётный, и у меня не вышло точно его определить. Однако это, возможно, была зацепка для поисков виновника этого беспорядка. Собирая несчастные банки заново, я всё больше убеждался в том, что должен найти этого человека. Когда работа была завершена, я не без труда составил поддоны друг на друга и выпрямился, с хрустом размяв спину и шею. Взглянул на опускающееся к горизонту солнце и протяжно зевнул.
Я появился за лавкой, где Щепка болтала с другими торговками, как призрак, и одним только измождённым выражением лица потребовал награду. Женщины наигранно заворковали надо мной, некоторые даже позвали завтра к себе на обед. Конечно, не за так. Щепка завернула мне что-то уже холодное и слабо пахнущее пищей с собой, и я поплёлся обратно. Как можно аккуратнее я прошёл мимо поддонов и повернул в сторону, противоположную обычному моему направлению.
Вспомнить запах преступника у меня не получалось, но я был уверен, что пойму, если снова его почувствую. В пути я надеялся придумать, что буду делать, если найду его. Мне, скорее, хотелось просто узнать, как у кого-то вышло снести такую громоздкую постройку, чем действительно наказать виновника. Мои скитания заводили меня всё дальше от шалаша, но я так и не находил ничего, напоминающего злоумышленника. Внезапно для себя я почувствовал совсем другой знакомый аромат. Пахло странной, но необыкновенно ловкой девчонкой с лохматыми хвостиками и родинкой под глазом. Я моментально подорвался и побежал в сторону, откуда исходил запах, лишь по дороге заметив, что несусь прямо к лавке Лысого.
Буквально за несколько метров до опасности я, придя в себя, притормозил и спрятался за ближайшую брезентовую палатку. За прилавком Лысого не было ни Урсулы, ни его самого, но именно оттуда исходили запахи их обоих. Видимо, они были за самой палаткой. Что Урсула делала рядом с этим безобразным торгашом? Может, я ошибся? Я стал аккуратно пробираться ближе, готовый, в случае чего, дать дёру, подлез к самому прилавку, весь трясясь от напряжения и волнения. В голове промелькнула мысль о краже еды, но я отмахнулся от неё, как от назойливого насекомого. Урчащий живот не беспокоил меня так же сильно, как запах Урсулы, какой-то тревожный и настораживающий. Он жутко меня интересовал, но также порождал во мне целую кучу вопросов. Неужели все эти новые запахи – это чужие чувства?
Из-за волнения все мои движения становились дёргаными и корявыми, но, тем не менее, подкрасться незамеченным к лавке Лысого мне удалось. Я аккуратно заглянул за заднюю часть прилавка, когда услышал голоса. Они с Урсулой стояли чуть поодаль.
Я увидел огромную, лоснящуюся от пота спину Лысого, размахивающего своими массивными лапами. Он был похож на здоровенного краба с поднятыми клешнями. Интересно даже, на что способны руки такого размера. Урсулу я видел совсем плохо, её почти целиком заслонял великан. Лысый отчитывал её за что-то, по его мнению, «из ряда вон» и «ещё хуже, чем в прошлый раз». Он много её оскорблял, с пеной у рта убеждал в том, какая она никчёмная и бестолковая. Урсула по большей части молчала, но только от того, что Лысый не давал ей и слова вставить. Но я понимал всё, что ей хотелось сказать. Она пыталась возражать, защищаться от грубых слов, оправдываться, но даже то, что ей удавалось высказать, тут же становилось перевёрнутым и обращённым против неё. Я чувствовал её гнев и обиду как свои собственные, но всё же не до конца понимал, почему она не убежит, не перестанет выслушивать гадости от какого-то толстяка-торговца?