Солнце в рюкзаке
Шрифт:
Вертолет навис над самой травой, покачался немного направо-налево, выискивая нужное равновесие, и показал боковой черный проем.
Тайтэнд пошел, ссутулив плечи. Я поднялся из этих проклятых кустов и потащился к Квоттербеку. Мне хотелось узнать, почему он не заступается за Тайта, не просит для него второго шанса.
Квоттербек точно знал, зачем я к нему приполз, потому что тут же приказал молчать, и я молча стоял и смотрел, как Тайт забирается в вертолет, как затягивается черный проем и как Лайнмен опускает голову и лезет в сумки, делая вид, что должен заточить
Потом все стихло. Вертолет отгремел свое, ветер унялся, говорливого Тайтэнда с нами больше не было. Трещали только изломанные мной кусты, но и они скоро зарастили свои повреждения, и тишина стала абсолютной.
Она царствовала всего несколько секунд. Квоттербек совсем не дал ей времени.
— Организовываем стоянку, — сказал он и первым сбросил рюкзак с плеч.
Лайнмен покорно молчал. Если бы не это обстоятельство, то таким же образом молчал бы и я. Но Лайн показал мне какую-то животную обреченность, потому я в противовес ему набрался боевого духа. Руки покалывало, затылок горел, сердце билось, гоняя по венам чистый адреналин.
Если бы Квоттербек задел меня хоть плечом, хоть взглядом, я бы развернулся и сломал ему нос.
Вместо этого я остервенело ломал ветки и стаскивал их в кучу. Черт его знает, кто теперь собирался заведовать ужином, но нельзя было позволить холоду действовать нам на и без того потрепанные нервы.
Из этих соображений я развел такой костер, что на нем можно было изжарить средних размеров акулу. Лайн тут же пристроился у самой кромки пламени и занялся своими ножами. Сумку с пайком он не тронул. К ней не прикоснулся и Квоттербек. Он сел напротив Лайна и, скрестив руки на коленях, немигающим долгим взглядом уцепился за выпавший из костра уголек.
Мне он показался ослабевшим и уставшим. Лайн, наверное, не обратил на это внимания, а я сразу же ухватился за шанс развенчать мое божество, снять его с пьедестала и вычеркнуть из пантеона. Навязчивая идея — мне было слишком тяжело восхищаться им, я слишком глубоко переживал эти чувства. Куда дешевле мне обошлось бы чувство разочарования или презрения, и поэтому я не упустил возможности вывести Квоттербека из равновесия и, может, даже сломить его.
— Это же четвертая линия, — сказал я, вопреки общему настроению добывая из рюкзака банку консервов. — Самая сложная линия поля.
Лайн кивнул. Квоттербек поднял голову.
— И мы остались без Тайтэнда, — продолжил я и всадил в жестяной кругляш острие короткого ножа. — Мы остались без Тайтэнда и замены. Квоттербек…
Мне пришлось сделать паузу, чтобы осадить свои нервы.
— На кой черт ты выкинул его на штрафную?
Лайнмен тоже насторожился. Он освободил руки и начал рассматривать Квоттербека внимательно.
Тот сидел, задумавшись, и подошвой ботинка катал по земле тлеющую палочку.
— Никто не знал, что он вскрыл Солнце. Само Солнце-то вот оно! — Я показал. — Цело и невредимо. Мы могли бы просто пойти дальше, вместе с Тайтом, но ты зачем-то вышвырнул его из Игры. Зачем? Ты смолчать не мог? Мог. Зачем ты разбил команду, его предал?..
Все-таки с голосом у меня
— Раннинг, — сказал Квоттербек, медленно поднимаясь, — ты знаешь правила игры?
— Я знаю правила…
— Что ты еще знаешь кроме правил?
— Кроме правил я… я не знаю ничего, кроме правил, но…
— Вот когда ты сможешь продолжить объяснение, начнешь разговор с самого начала.
— Да я просто не могу терпеть все это! — выкрикнул я и моментально ссыпался со статуса обвинителя до роли бракованного по эмоциям Раннинга. — Мне… не нравится. Сильно не нравится это ощущение.
На этом моя попытка развенчать Квоттербека в тот вечер закончилась. Мы с ним мыслили разными категориями, но он понял то, что я пытался ему сказать, потому что ближе к утру, когда луна на небе посветлела и стала полупрозрачной, рассказал историю о смирении.
Рассказал, что когда-то, когда правила Аттама еще только прорабатывались, дефекты психики не могли скорректировать заранее и поэтому искореняли их постфактум.
Разными способами, сказал он. Но самый распространенный способ научить Игрока смирению — это после Матча связать, к примеру, Раннинга и Квоттербека и Квоттербеку перерезать глотку. Раннинг останется с трупом своего Квоттербека на долгие часы, и ему предстоит справиться с эмоциями, смириться с потерей и осознать, что сопротивление чужой смерти бесполезно.
После этого Раннинга, залитого кровью и смиренного, отвязывали от трупа, отмывали и отправляли на Матч укреплять нервы.
Процесс воспитания Игроков тогда был намного сложнее и затратнее, зато психика прошедших тренинг становилась идеальной.
Мне нельзя было слушать его истории. После каждой я погружался в какое-то отупение. В голове не укладывалось — как можно было просто так, ни за что, убить Игрока? Хорошо, воспитание психики… это важно. Но… кто дал право ради этого просто убивать Игрока?
Мой мир пошатнулся. В храмах нас любили и обхаживали, нас поили витаминными коктейлями и предоставляли доступ к любой информации, после тренировок нас осматривали медики, нам позволяли общаться и играть друг с другом.
Я считал — это наш дом, наш неприкосновенный храм, куда приятно вернуться после Матча, нас в нем ждут.
Теперь же я ковырял вилкой холодное консервированное желе и пытался разобраться — кем мы были для Служителей Монастырщины? Откуда они появлялись в наших храмах, о чем думали, выпуская очередного Раннинга из колбы?
Я видел их и через три слоя пластика и без преград. Все они, сосредоточенные, с холодными улыбками, в белых одеждах, были для меня исполнителями воли Аттама и, наверное, семьей.
Служителю можно было задать любой вопрос, пожаловаться на боль или дискомфорт и сразу же получить свою долю внимания. Они были акушерами, воспитателями и союзниками, угрозой — никогда.
А Квоттербек говорит, что прежде они убивали нас без причины. Как же так? Как же так, ведь мы — их создания, рожденные по правилам Аттама, а как возможно уничтожить то, что создал?