Солнце взойдёт
Шрифт:
— Еще бы, — отвечал Штат. — Эта дрянь сыплется как наждачная бумага. Как его только разрешили выпускать.
— Ох, простите!
— Ничего. Однако, — проговорил он, — если мы не найдем способ как-то разобраться с этим, нас ждет еще и не такое. Вы сами должны это понимать.
— Но… — начала Джейн и тут же поправилась. — Вы уверены, что я смогу чем-то помочь? — спросила она.
— Конечно, — отвечал Штат. — Вы и другие, такие как вы, но вы в первую очередь. Видите ли, если у вас будет получаться, мы сможем начать набирать и других. Администрация не сможет нам помешать. Мы заполним все свободные вакансии, оборудование и машины будут наконец обслуживаться как полагается; таким образом, нам не придется постоянно бросать
Внезапно мир опять начал вращаться. На какую-то долю секунды Джейн отчетливо ощутила это: жестокое потрясение от невероятно возросшего ускорения, похожее на то ужасное чувство, которое испытываешь, когда в первый раз находишься в самолете, отрывающемся от земли. Мгновением позже она была уже слишком поглощена зрелищем того, как все ее имущество валится на пол, разлетаясь вдребезги, чтобы заниматься детальными наблюдениями подобного рода.
— Ладно, так и быть, — проговорила она, осторожно двумя пальцами вынимая из волос острый как бритва осколок супницы. Воздух за окном внезапно наполнился шумом: множество автомобилистов, вернувшихся в нормальное состояние, оплакивали свои потерянные вознаграждения за безаварийную доставку груза при помощи клаксонов. Последний глянцевый журнал, перевернувшись несколько раз в воздухе, хлопнулся на землю, словно изможденный голубь.
— Вы наняты, — сказал Штат.
— Прошу тебя, — проговорил Густав дрожащим голосом, — поведай мне об этом.
Огонь уже почти догорел, и маленький, но уютный домик Густава наполнился глубокими тенями, каждая из которых была завесой, прикрывающей дверь во враждебную бесконечность. Бьорн зубами сорвал пробку с бутылки «Карлсберга» и аккуратно сплюнул ее в камин.
— Тут нечего особенно рассказывать, — ответил он. — Я искал работу; я нашел ее, попробовал, не одобрил, послал и уволился. Только и всего.
— Гм, — произнес Густав, — да, наверное. Но скажи мне, — продолжал он, борясь с одолевающими его мрачными предчувствиями, — как это было? Каково это — быть ангелом?
Последовало молчание: тяжелое, громоздкое, шершавое молчание, на котором можно молоть зерно. Пламя сверкнуло в глазах Бьорна красным отблеском, заставив Густава отпрянуть и съежиться в углу за камином.
— Еще раз меня так назовешь, — хрипло прорычал Бьорн, — и я вытащу твои кишки через нос и заставлю тебя съесть их, понял?
— Я очень извиняюсь, — пискнул Густав, — но у меня было такое впечатление…
— Потому что, — продолжал Бьорн, — мы не любим это слово, ясно? Сладенькие розовые сопли. Словно ты какой-то бесплотный дух. — Он помолчал, свирепо уставясь в огонь. — Сразу представляешь себе этакую кружевную куколку с крылышками и пухленьким личиком. Пусть только кто-нибудь попробует назвать меня так, он увидит, что с ним будет, понятно?
— Понятно.
— Ну и ладно. — Бьорн сделал большой глоток из горлышка и бурно рыгнул. — Мы с ребятами называли себя «Парни из Голубой Ямы». Хорошо звучит, зло. Мужественно. И мы не занимались всякой ерундой, вроде игры на арфах.
— Конечно, конечно, — согласился Густав, энергично кивая. — Правильно.
— Что правильно?
— Ничего-ничего, прости.
Бьорн глотнул еще пива и задумчиво поскреб ухо.
— Я не говорю, что мы никогда не смеялись. Ты не думай, что мы только и делали, что отвечали на молитвы и полировали солнце. Вот проклятая была работенка, — вставил он. — Вся шкура с костяшек сойдет, если не будешь осторожен. Один парень, с которым я работал, у него пальцы застряли в механизме, когда он чистил его, и никто не заметил. Они запустили эту хреновину как обычно, а он так и остался там с зажатыми пальцами, болтается, орет как резаный,
— Понимаю, — сказал Густав. — Да уж…
— Это у нас было постоянно, — скрежетал Бьорн, уставясь в огонь невидящим взором. — Это называлось «несчастные случаи на производстве», но только вот что я скажу: никакие это были не несчастные случаи. Не надо мне говорить, что когда взрослый человек ни с того ни с сего падает с хорошего, широкого, огражденного перилами мостика прямо на шестерни травовыращивающей установки — это просто случай или совпадение. Просто он узнал кое-что насчет мастера и какавных денег, вот и все. И конечно, дело замяли. Списали все на морозы, только и всего.
Густав жалко улыбнулся и сделал попытку просочиться через щели между камнями, но для этого его было слишком много.
— Надо же! — проговорил он.
— Настоящие ублюдки эти мастера, по крайней мере, некоторые, — продолжал Бьорн. — Там был один, когда я работал в Чудесах — с тех пор уже много лет прошло, сейчас этот департамент закрыли. Вообще-то его звали Никанор, но мы называли его «Никанорыш». Кругленький такой, коротенький, лицо, как карта автодорог. Велено нам, к примеру, претворить воду в вино, а он уже тут как тут со своими дружками и парой сотен бочонков, давай отливай ему, а с бедных молодоженов достаточно будет и пива. Правда, по большей части им было наплевать. Неудивительно, что начальство всегда плохо отзывалось об этом департаменте… Кстати, насчет пива — у тебя как, не найдется еще глоточка?
Он помахал в воздухе пустой бутылкой, и Густав с глупой улыбкой принес другую. Она была покрыта паутиной.
— Твое здоровье, — сказал Бьорн. Он обезглавил ее, по рассеянности проглотил пробку и присосался к горлышку.
— Все это очень… неприятно, — проговорил Густав.
— Неприятно! — Бьорн визгливо рассмеялся. — Ну ты сказанул! Солнце мое, да я могу тебе порассказать таких баек про пьяных заек, что у тебя волосы торчком встанут! Как тебе такой случай, когда мы работали на Ночах; когда Нори-Пустоголовый, которому крысы последние мозги выели, оставил рыдван своего братца припаркованным прямо посреди Большой Медведицы? Или как-то мы с Полоумным Тревом работали на Реках, и Трева пробрал понос как раз перед подъемом Нила. Египтяне в тот год сильно удивились, доложу я тебе. — Он жестко рассмеялся. Густав прикрыл глаза. Его подташнивало. У него над кроватью висела маленькая картинка, на которой был нарисован ангел; его мама повесила ее туда много лет назад, сказав ему, что ангел будет присматривать за ним, пока он спит. «Как только снова останусь в доме один, — пообещал он себе, — возьму лопату и зарою ангела в саду под дубом».
— Ну, были и ничего моменты, — говорил Бьорн. — Вот, к примеру, караулы. Вот это было по мне! Выдают тебе пылающий меч — и стоишь себе перед вратами Эдема, в ус не дуешь. Только какой-нибудь придурок намылится прошмыгнуть, ты его р-раз! — он сделал широкий жест бутылкой, выплеснув остававшиеся на дне хлопья пены себе на руку. — Не вставай, — прибавил он. — Где там, в буфете?
Тяжело поднявшись, он нетвердыми шагами направился к буфету. Густав закрыл глаза.
— Эй! — услышал он голос Бьорна. — А пива-то больше нет, вот незадача! Постой-постой, вот тут, кажись, то, что нужно. Выпьем?