Солнце взойдет
Шрифт:
С местным фотографом мы стали делать материалы про жизнь простых людей – жителей маленького города и деревень – и размещать их в своих социальных сетях. Судьбы этих неизвестных людей – свидетельства света и силы внутри человека – получили живой отклик читателей.
Потом я начала преподавать в воскресной школе в Спасском монастыре, вести киноклуб и писательскую школу для молодежи.
Параллельно завела блог. В нем я рассказывала о жизни в деревне, о семейном музее, о праздниках, которые моя мама устраивала для деревенских детей, и о папиной картошке.
Да, здесь бывает очень, очень трудно. Справляться с бытом, с одиночеством ноября.
Например, просыпаешься ночью от жуткого холода, понимаешь, что потух газовый котел и его не включить. Идешь в сарай за дровами, топишь печь-грубку и думаешь: «Оля, может, ты дура? Может быть, ты ошиблась? На что похожа твоя жизнь?»
Потом смотришь наверх и опять думаешь: «Господи, а Ты не ошибся? Ты точно уверен, что мы всё правильно делаем?»
Но потом ты выходишь утром во двор и видишь снег. И ты точно, совершенно точно знаешь, что этот снег специально для тебя.
Иногда я совсем не понимаю Божий план. Даже ругаюсь с Ним и спорю: «Я слабая женщина. Ты Сам говорил, что я немощный сосуд, я не справляюсь! Ты меня вообще видишь, а?»
Бог, конечно, молчит. Только хитро подмигивает. И в этот момент снежинка падает с Его ресниц на мою раскрытую ладонь.
«Ладно, Господи, что угодно, только с Тобой», – примиряюсь я и с Ним, и с жизнью.
Завариваю кофе, звонит мама и поет в трубку песню «Яблоки на снегу». А я иду в сарай за дровами и надеваю вторые носки.
Так мы с Богом остаемся зимовать.
Переезды, съемные квартиры, комнаты в общежитии… Если описать мой главный ужас от кочевой жизни в большом городе картинкой – это я рядом со стиральной машиной, которую после очередной смены жилья не знаю, как подключить и кого об этом просить.
Накануне моего окончательного разрыва со столичной жизнью я снова переезжала. Помню, как друзья складывали все мои вещи на асфальт возле входа в общежитие. Пошел дождь. А я бессильно смотрела, как мокнут коробки, не пытаясь их спасти.
Приехал грузовик, вещи погрузили. Водитель, увидев меня, сказал: «А-а-а, это опять вы?»
В этот момент подруга протянула мне красный плотный конверт и тихо сказала: «Я решила, что сегодня это тебе пригодится».
Я открыла конверт. Внутри лежала фотография. На ней был вечер и белый дом. Возле него – дерево. Под голой веткой горела одна звезда. А в окне дома – желтый свет. Снимок сделала моя подруга – как-то мы с ней увидели этот пейзаж и решили, что у каждой из нас когда-нибудь должен случиться такой вот дом: с желтым светом в окне и звездой под ветками.
…В моем доме в деревне окна веранды светятся желтым, рядом растет яблоня, а под ее веткой висит звезда. Прежде чем войти, я всегда останавливаюсь. И думаю, что мое желание сбылось.
Здравствуй, лес
Мама меня спрашивает:
– А что ты
– Ну, вот проснусь рано утром и побегу в лес.
– И скажешь ему: «Здравствуй, лес»?
– И скажу ему: «Здравствуй, лес».
Мое первое лето в деревне. Я сижу на лавочке под абрикосом. На столе белая скатерть, чугунная сковорода с молодой картошкой, малосольные огурцы. Двор утопает в зелени июля, вокруг меня летают бабочки и стрекозы. Жизни вокруг слишком много, мне сложно вынести ее полноту. Я не привыкла к ней.
В нашем детстве у бабушки всегда был цветной забор. Первым делом, когда я приехала сюда, решила его обновить. Нашла в сарае краску и целыми днями раскрашивала штакетник в желтый, синий, зеленый, красный цвет. Было чувство, что замазываю трещины не только в досках, но и в своей душе.
В деревне нет централизованного водоснабжения. Я принимаю душ под бочкой с краном. Чтобы почистить зубы, нужно вытянуть ведро воды из колодца, наполнить умывальник. Мыть посуду приходится, вскипятив чайник, а сушить – на полотенце, расстеленном на уличном столе.
Дно жестяного корыта шершавое от ржавчины. Чтобы помыться, одно ведро воды кипячу в большой алюминиевой кастрюле, другое – выливаю в корыто холодным. Поливаю ковшиком свои острые колени, плотно придвинутые к подбородку, укутываю, заворачиваю себя теплом.
И то ли потому, что купали в этом корыте по очереди нас, четверых детей, то ли оттого, что шторы крепко задернуты и свет на кожу падает только от свечи у старой иконы, эта кухня в деревенском доме вдруг становится тихой купелью. А мытье – таинством.
Каждый день мне кто-нибудь говорит, что не понимает, как я тут живу одна. А я не одна. Сосед Колян, шатаясь, восхищается тем, как красиво я покрасила забор. Игорек каждое утро гонит мимо моего дома деревянную повозку на ферму и обязательно кричит, не стесняясь, на всю улицу, взять ли на мою долю молока.
А еще часто спрашивают – не страшно ли мне тут одной. Но как может быть страшно в доме, где жили мои бабушка и дедушка?
Здесь, сидя на заборе вечерами, мы сжимали в руках жестяные «кубки» и ждали парное молоко. Корова у забора била хвостом, а бабушка кричала ей грозно: «А то шо за праява лiхая!»
В этом доме висят их иконы, перед которыми дед молился утром и вечером. А у печи сидела бабушка. Она прислонялась к печке спиной и смотрела телевизор, по которому показывали всего два канала. Я не знаю места на земле, где могу спать спокойнее.
Чтобы лечь на кровати за печкой, нужно снять восемь больших подушек. На подушках – бабушкой вышитые цветы. Затем – шесть пуховых одеял. Они все лежат слоями на кровати за печкой, потому что тоже бабушкины, и куда их еще деть.
Когда кровать становится низкой, забираешься под последнее одеяло. Слева на стене ковер, справа – шкаф, за головой – печь. И ты лежишь на кровати, как будто в маленькой комнате. Одеяло большое, тяжелое и толстое. Ты под ним совсем беззащитный, меньше, чем привык о себе думать.