Солнцеравная
Шрифт:
— Надеюсь. Чувствую, словно удерживаю вес его трона на тонкой шелковинке.
Вернулся Шамхал и подошел к племяннице.
— Дитя мое, ты все сделала отлично, — сказал он, однако счастья в его темных глазах не было.
Тем вечером, когда мы с Пери начали работу, мать госпожи без предупреждения явилась повидать ее. Она вошла в комнату так тихо, что мы с Пери услышали ее лишь тогда, когда она приветствовала свою дочь, и мы оторвались от бумаг и увидели ее, стоящую рядом.
— Матушка, добро пожаловать, —
— Понемногу.
Пери подняла брови:
— Могу я предложить вам чаю? Засахаренных фруктов? Подушку, чтобы сесть? — Речь была учтива, но я ощутил нетерпение царевны.
Мать отклонила угощение и с трудом уселась возле Пери, но на расстоянии, которое делало неразличимым любое сходство. Дака-черкес-ханум была женщиной лет пятидесяти, у которой, казалось, не оставалось сил передать дочери что-то свое. Она была тонкокостной, светлокожей, со светло-карими глазами.
— Дочь моя, звезда моей вселенной, думаю, ты знаешь, зачем я пришла.
Улыбка Пери была такой напряженной, словно она предчувствовала дальнейшее. Дака взглянула ей в глаза, и, к моему изумлению, Пери отвела взгляд.
Я видел, что Пери сумела вынести за эти несколько недель, но я ни разу не видел ее чувствующей себя так неуютно.
— Ты отказывала мне в этом счастье годами, но пришло время и тебе подумать о замужестве.
Меня эта мысль встревожила. Если госпожу выдадут, я окажусь во власти ее мужа, а не под ее началом. А если это будет нудный старый дурак? С Пери я чувствовал себя живее, чем полный улей пчел.
— Разве ты не видишь, что я должна заниматься делами дворца?
— Мое милое дитя, как надолго это затянется?
— Знает лишь Бог.
— Ты всегда гордилась своим разумом. Исмаил вернется, сядет на трон — и что ты будешь делать тогда?
— Советовать ему.
Жалость светилась во взгляде матери.
— Ты не провела столько времени с Султанам, сколько я, — ответила она. — Сейчас она в необычайно хорошем настроении. Я слышала, как она поет — думала, что меня нет поблизости, — «Прощай, колдунья-неудачница!», и это было про тебя. Если кто и будет советовать ее сыну, то лишь она.
Губы Пери скривились в отвращении.
— Она не знает того, что знаю я, и ее сын тоже. Когда назначают заместителя правителя области, какие четыре чиновника должны приложить свои печати к документу и в каком порядке? Все, что она сможет, — это шептать ему на ухо о своих приязнях и неприязнях. Он скоро устанет от этого.
— Не имеет значения. Она отравит его слух против тебя.
— Матушка, вы ее переоцениваете.
— Она мечтает похоронить тебя. Молю тебя: позволь мне найти тебе нового защитника в лице мужа. — Мать схватила руку Пери, и глаза ее загорелись надеждой. — Мы найдем красивого мужчину, чье лицо будет, как солнце, восходить для тебя каждое утро. Сильного и свирепого, словно лев, и он будет держать тебя в объятьях.
Пери выдернула руку так резко, словно сама эта мысль породила желание не давать больше касаться
— Матушка, ну кто это может быть? Кто может сравниться со мной в чистоте крови, кроме сына моего отца?
— Никто, но как насчет сына его брата?
— Ибрагим, Бади, Хоссейн — у всех есть первые жены. Я не выйду замуж второй женой.
Дака вцепилась в свою подушку, словно бы желая устоять перед доводами дочери:
— Пери, ты знаешь, что мы найдем кого нужно, если ты только пожелаешь.
— Какого-нибудь знатного отпрыска, назначенного в провинцию? Скука.
— Но, дочь моя, неужели ты не хочешь детей? — Мать была в отчаянии. — Внуков для меня? Я старею и не могу ждать вечно.
— Уверена: Сулейман со своей женой тебе их наделают.
— Пери, где твоя женственность? Говорю тебе: нет ничего умиротворительнее, чем держать на руках свое дитя. Ты пока не знаешь такого, но молю тебя, чтоб ты поскорее изведала это.
— Много раз я отвечала тебе, что вполне довольна собой. Мой пример — Махин-бану, моя тетушка.
— У тебя все не так. Ты не пережила своего защитника, и тебе не пришлось быть такой осторожной.
Махин-бану всю свою жизнь служила шаху Тахмаспу одним из наиболее дальновидных советчиков. Придворные то и дело вспоминали, как она убеждала его оказать военную помощь могольскому хану Хумаюну, когда тот просил. В благодарность он передал Ирану всю провинцию Кандагар.
Пери не ответила. Мать поправила шарф на волосах, и возле ее губ углубились решительные складки.
— Боюсь показаться неуважительной, но твой отец больше думал о себе. Он продержал твою тетку до ее смерти в невестах для Махди на случай, если Тайный Имам вернется из удаления, чтоб снова дать Ирану справедливость…
— …и всегда держал заседланных лошадей — знаю, матушка, знаю, — чтоб можно было сбежать, когда потребуется.
— А вот тебя он держал для себя, — прибавила мать обвиняюще. — Не могу простить ему, что свою любовь он ставил выше твоего блага.
— Матушка, — сказала Пери, — то, что он делал, было благом и для меня.
— Правда, что ни одну женщину он не слушал так, как тебя, но именно потому столькие теперь жаждут твоего падения.
Яркие губы Пери сердито поджались.
— Люди любят обсуждать страдания других, совать пальцы в раны и облизывать, словно это мед. Но я не позволю им есть из моего улья. И я не оставила дела моего отца по одной простой причине: что предпочла ему общество любого другого мужчины.
— Ты же не можешь верить, что сохранишь свое нынешнее положение.
— Позволь мне самой увидеть, что принесет судьба, — сказала Пери, и голос ее звенел раздражением.
Дака явно не собиралась сдаваться:
— Пери, мне не хочется говорить об этом, но я испугана. Позволь мне уберечь тебя. Ты же знаешь, я отдам за тебя жизнь!
Сорвав шелковый шарф с головы, она обнажила седеющие волосы. Склонившись, она выдернула несколько волосков из бледно-розовой кожи и бросила их перед дочерью.