Солнцеворот
Шрифт:
Сагда хотела крикнуть: «Да что с вами? Опомнитесь! Сколько можно ей потакать!». Сагда хотела разрушить, растоптать их дружбу. Ради чего? Почему? Толком и сама не могла понять. Знала лишь, что была счастливее всех, когда Унтиди, маленькая и беззащитная, сидела на полу в бараке и, заливаясь слезами, прижимала к груди изжульканые листы. Тогда Унтиди была её подопечной; Сагда держала её за руку и вела за собой, показывая страшный мир, ставший им новым домом. А теперь Унтиди показывала ей мир. Огромный, непонятный. Мир, в котором есть какая-то И — «вампир, но хорошая,
Сагда чувствовала себя одинокой, и в этом одиночестве её неожиданно поддержал Никкир.
Сагда ускользнула из дворца на третий день, укрылась в зарослях парка, куда не добрались ещё садовые ножницы. Там обнаружились качели. Сагда смахнула пыль и почерневшую листву с мягкого сиденья, уселась и попробовала покачаться. Сверху чуть скрипнуло, и Сагда поморщилась. Не хотелось привлекать внимание кого бы то ни было. Особенно не хотелось объяснять Унтиди, почему она сидит тут одна, вместо того чтобы украшать Распрекрасный Вампирский Дворец Принцессы И.
— Тоже коробит со всего этого? — послышался голос.
Сагда вздрогнула. Из кустов вышел Никкир и, позёвывая, подошел к качелям. Сагда недовольно фыркнула и отвернулась, принялась считать облака. В раздражении она оттолкнулась ногой от земли, и качели заскрипели. Да и плевать, всё равно уже этот притащился, от него запросто не отделаешься.
— Жалко мне её, — вздохнул Никкир. — Так обрадовалась, будто саму эту принцессу встретила. А мне так в той комнате аж жутко было. Стоишь — и будто кто смотрит на тебя. А вокруг всё старое, мёртвое какое-то.
Сагда перестала раскачиваться, посмотрела на Никкира с любопытством.
— Ты тоже почувствовал?
— Ну, — дёрнул плечами тот. — Она пищит от радости, а мне убежать охота.
— Понимаешь, что она понапрасну радуется, — подхватила Сагда.
— Потом поймёт, что ничего не будет, и так… Больно будет.
Сагда остановила качели. Они с Никкиром долго смотрели друг другу в глаза. Странное было чувство. Такое простое и такое сильное. Чувство, что можно ему довериться, что он всё поймёт.
— Унтиди — ребёнок, — заявила Сагда. — И взрослеть она не желает. А придётся.
— А надо?
Никкир присел на корточки, сунул в рот травинку и задумчиво смотрел на Сагду. Та нахмурилась.
— Что за «надо»? Конечно! Как же иначе?
— Ну, вот мы с тобой повзрослели. Сидим тут, грустим. А она — веселится. А вечером один пёс в тот же барак, спать. Что нам с той взрослости?
Все взрослые слова-возражения куда-то разом подевались, и Сагда оглянуться не успела, как губы выпалили:
— Дурак!
— Это есть, — кивнул Никкир.
Сагда злилась. Никкир, казалось, никогда не выходил из себя. Всегда спокойный, рассудительный, и обидеть его невозможно. Оттого и стыдно сделалось.
— Извини, — буркнула Сагда.
— Да ладно тебе. Вот, хочешь леденец? Во флигельке откопал. Старинные, но вроде нормальные,
«Ну чего ему от меня надо? — с тоской думала Сагда, принимая красный прозрачный комочек. — Зачем он тут, с этими разговорами и леденцами?».
Зачем-то Никкиру она была нужна, в чём Сагда и убедилась нынче же ночью, сгорая от страха и ненависти. Потому что перед этим произошло страшное и небывалое.
Они закончили приводить дворец в порядок. Во всяком случае, баронет сказал, что детей назавтра сюда не повезет. Работы на третий день было немного, и дети из рабочей силы превратились в головную боль. Носились повсюду, шалили, разбили тарелку. Одна девочка шлёпнулась в пруд и, хоть не утонула, но пищала так, что всех на уши поставила. На беду, ближе всех оказался всё тот же баронет, и ему пришлось, позабыв о своем высочайшем статусе, лезть в воду на глазах у сотни людей, спасать бестолковую малявку. Поставив её на берег, он торжественно поклялся, что, пока то в его власти, больше ни один ребенок не приблизится к дворцу на расстояние полёта стрелы.
Возвращались домой весело, с песнями и шутками, когда солнце ещё только клонилось к горизонту. Мёртвый город теперь выглядел живым. За последние дни в Кармаигс прибыло немало караванов, и многие дома оказались заняты. Причем, не только вампирами. Впервые за три года в домах жили люди. Правда, во дворах, как цепные псы, сидели мрачные баронеты — сторожили. Без смеха на эту чепуху смотреть не получалось, и дети хохотали, едва не падая с повозок. Взрослые вели себя сдержанней, только усмехались в сторону.
И всё же что-то тревожное ощущалось во всём этом. Сагда чувствовала, как натягивается невидимая нить. Ничто из того, что она видела, не делалось надолго. Всё носило на себе отпечаток временности. Вот-вот что-то сломается, порвется, и даже этот чудовищный в своей несуразности мир разлетится окровавленными осколками.
Во дворе крепости едва успели соскочить с повозок, как навстречу вышел вразвалочку почти не знакомый баронет. Он, кажется, служил в крепости, не то охранял там что-то, не то… Кто его знает, какой ерундой занимаются бесчинные вампиры. Может, он там в стену смотрит, наклонив голову, или воду из стакана в стакан переливает — мало ли важных дел.
— Дети, — сказал он. — За мной. Все, кто в школу ходит.
Он уже было развернулся, но, не почувствовав, что за ним готовы бежать, замешкался и добавил:
— Его величество король Эрлот желает вас видеть.
Сагда поймала взгляд Унтиди. Он стал, наконец, привычно жестким, колючим. Исчезла эта раболепная поволока, порожденная воспоминанием о беглой принцессе.
Никкир старался держаться рядом с Сагдой.
— Как думаешь, сразу убьют, или для начала выпорют?
Сагда не нашлась с ответом. Она вообще потеряла дар речи. Потому что вдруг сообразила, что впервые король требует к себе кого-то из людей. Что она сейчас посмотрит ему в глаза, и… О, Великая Река, что ему может прийти в голову?! Зачем самому королю стайка бесполезных детишек?