Солнечная аллея
Шрифт:
— Уже отслужил? — как бы невзначай поинтересовался один из фараонов.
Марио покачал головой. А самого от страха уже трясло. Он ведь знал, как из таких вот «улик» в два счета шьется уголовное дело: попытка уклонения от воинской повинности путем побега из страны. Фараоны по рации запросили данные на Марио, сообщив куда следует его имя и фамилию.
— Если на тебя что-то есть, лучше сразу скажи, — посоветовал один из них.
Ну, Марио и сознался: за мимическое изображение голодающего перед западными туристами исключен из школы. Один из фараонов ушам своим не поверил. Изображение голодающего? Перед западными туристами? И за такую ерунду - из школы? Он глянул на напарника и предложил вернуть «этому шалопаю» паспорт, отвести его к кассе и посадить в первый же поезд. Напарник все еще смотрел на Марио недоверчиво,
Надо сказать, что среди многих мелких странностей, отличавших жителей нашего кончика Солнечной аллеи, особое место занимал нездоровый, прямо-таки повальный интерес к изучению иностранных языков, причем в первую очередь тех стран, посетить которые, мягко говоря, не представлялось возможным. Может, таким образом давала о себе знать тоска обитателей нашего района по дальним краям. Или нечто вроде своенравного упрямства: раз уж нам нельзя туда поехать, так хотя бы выучим язык. Как бы там ни было, но всякий уважающий себя житель нашего кончика Солнечной аллеи считал делом чести дать своим детям, что называется, «двуязычное образование». Места на курсах английского при народном университете были всегда нарасхват, впрочем, как и на курсах французского, испанского, португальского, шведского, итальянского, арабского, а также санскрита и иврита. Когда перекрыли границу с Польшей, народ с жадностью набросился на польский, а когда запретили журнал «Спутник» [12] , неожиданной популярностью стал пользоваться русский. Экзистенциалистка, понятное дело, учила французский. Мирьям записалась на курсы испанского. Ее младший братец захотел изучать языки американских индейцев. Но даже на эти курсы свободных мест уже не осталось.
12
Издававшийся Агентством печати «Новости» на иностранных языках советский журнал «Спутник» приобрел в ГДР особую популярность в первые годы «перестройки» и был запрещен к продаже консервативно настроенным руководством ГДР.
На самом деле народ интересовали не столько иностранные языки, сколько возможность установить любые контакты со странами, доступ в которые был нам заказан. Любимыми шахматными партнерами Толстого в игре по переписке были канадцы или бразильцы. У Мирьям голова шла кругом при мысли о поцелуе с западноберлинцем. Гюнтер, муж зеленщицы, которая торговала теперь государственной символикой, увлекался моделями игрушечных железных дорог и переписывался с товарищами по хобби во всей Западной Европе. Те в ответ слали ему каталоги. В результате в один прекрасный день Гюнтера взяли как агента западной разведки. Подозрение, которое сразу и всем показалось сущим бредом: ну как человек, который даже собственной жене противостоять не может, будет противостоять целому государству? Тем не менее, как это часто бывает, ему, без вины виноватому, досталось по первое число. Когда через год и восемь месяцев он вернулся, выяснилось, что дышать он может только с помощью аппарата искусственного дыхания, который надо возить за собой на небольшой тележке.
Проходя однажды мимо овощного магазина, который перестал быть овощным, госпожа Куппиш увидела, как по лестнице медленно поднимается человек, через каждые три ступеньки прикладывая к лицу кислородную маску. И лишь когда зеленщица, которая тоже перестала быть зеленщицей, вышла из дверей магазина, чтобы ему помочь, госпожа Куппиш признала в инвалиде Гюнтера. Все, кто в то время видел Гюнтера, не давали ему и полугода срока, а он до сих пор жив и до сих пор таскает за собой тележку с кислородными баллончиками.
Фараоны, обнаружив в обложке паспорта Марио удостоверение учащегося курсов нидерландского языка, немедленно доложили об этом по рации.
— Задержанный занимается на курсах нидерландского языка… Нидерландского… Да-да, стоит рядом… Да, нидерландский.
Когда после проверки документов в приграничной зоне по рации передается подобное сообщение, совершенно ясно, что за ним последует. Ответ не заставил себя ждать и прозвучал коротко: «Арестовать».
Дожидаясь
Человек, который его допрашивал, направил свет настольной лампы Марио прямо в глаза и сообщил, что стакан воды ему еще предстоит заслужить.
— Вам лучше сра-а-азу во всем сознаться, хотя нам и гак все прекра-а-а-сно известно. Просто хотелось бы лично от вас все услышать.
Марио начал уверять, что просто заснул в поезде. Человек поднял его на смех, потом стал орать и ни одному слову Марио верить не хотел. Однако Марио стоял на своем. Ему стыдно было рассказывать правду, стыдно было признаваться в дурацкой ошибке. Так что пусть этот тип орет и издевается сколько угодно. А когда Марио посреди допроса вдобавок еще и заснул, его версия даже перестала казаться неправдоподобной.
Короче, его выпустили. Но навсегда отбили охоту к поездкам по стране с целью изучения и осмотра в ней чего бы то ни было. Зато, по рассказам экзистенциалистки, разительные перемены претерпело его сексуальное поведение: не иначе, недостающие для скупки земель сорок миллионов человек он вознамерился зачать лично.
Как-то раз задержали в приграничной зоне и Миху. Случилось это в тот вечер, когда в квартире у Куппишей наконец-то установили телефон. Всей семьей они гордо уселись вокруг новенького аппарата, и каждый чувствовал себя именинником. Как вдруг телефон и вправду зазвонил! Господин Куппиш первым отважился снять трубку. Но вынужден был тотчас передать ее Михе, которого попросили к телефону.
— Девушка! — полушепотом объявил он с любопытством уставившимся на него домочадцам.
Это была Мирьям. Миха страшно смутился, но домочадцам вообще было не до него.
— Ты хорошо ее слышишь? — то и дело приставала госпожа Куппиш.
— Испроси, хорошо ли ей тебя слышно! — кричал господин Куппиш.
И поскольку все с жадностью ловили каждое его слово, Миха только бормотал «да», «угу», «ясно» и, наконец, «ну, пока», приведя Мирьям в некоторое недоумение. Она, конечно, собираясь Михе позвонить, ожидала от него совсем не такой реакции. Когда они в последний раз встретились на улице, Мирьям рассказала Михе, что с мотоциклистом своим больше не видится, его натри года забрали в армию. И спросила, согласится ли Миха, если понадобится, подтвердить, что ее обещание хранить верность парню, даже если он на три года уйдет в армию, не в счет, ведь она тогда скрестила пальцы. Положив трубку, Миха в чем был, без пиджака, как ошпаренный, выскочил из дома и позвонил Мирьям из ближайшего автомата.
— Мне очень жаль, — выпалил он, едва дыша. — Понимаешь, все стояли и слушали…
Мирьям его успокоила:
— Ерунда. Я вот думала, может, ты зайдешь, — предложила она, но Миха все еще продолжал извиняться:
— Понимаешь, я и сказать ничего не мог.
— Ну конечно, понимаю, — сказала Мирьям. — Так как насчет того, чтобы зайти?
Миха, однако, все еще ее не слышал.
— Дело в том, что нам только сегодня телефон поставили, и ты первая вообще позвонила, и все были…
— Так ты зайдешь, или как? — спросила Мирьям в третий раз.
Миха решил, что он ослышался.
— Что? Что ты сказала? — переспросил он.
— Я спрашиваю, не зайдешь ли ты? — с ангельской кротостью повторила Мирьям снова.
— Я сейчас! — заорал Миха, бросил трубку и выскочил из автомата… прямо в руки участковому.
— Ваши документы!
Только тут Миха сообразил, что паспорт у него в пиджаке, а пиджак дома.
— Сейчас принесу! — бросил он и кинулся бежать, но участковый уже крепко цапнул его за руку. Миха дергался, пытался сопротивляться, но куда там — участковый был явно сильней. Ничем, кроме разбитого носа, для Михи его трепыхания не кончились.