Солнечная буря
Шрифт:
Ребекка поворачивается к Курту. Голос ее с усилием преодолевает комок, блокирующий горло.
— Ты ведь любишь Санну, — говорит она. — Как ты можешь любить ее — и убить ее детей?
Курт закрывает глаза. Продолжает покачиваться взад-вперед, словно не слыша. Затем его губы беззвучно шевелятся, прежде чем он отвечает:
— Это дети тьмы. Их надо убрать с дороги.
Если бы ей удалось заставить его говорить! Выиграть время. Она должна подумать. Вот зацепка. Томас дает ему говорить, боится прерывать.
— Дети тьмы? Что ты имеешь в виду?
Она наклоняет голову и
Курт говорит куда-то прямо перед собой, глядя на керосиновую лампу, словно он один в комнате или в огне скрыто живое существо, которое слушает его.
— Солнце светит мне в спину. Впереди меня падает моя тень. Она опережает меня. Но когда я вхожу, она отступает. У Санны будут новые дети. Она родит мне двух сыновей.
«Меня сейчас вырвет», — думает Ребекка и чувствует, как фарш из оленины вместе с желчью устремляется вверх.
Она встает. Лицо белое как снег. Ноги дрожат. Тело тяжелое, весит несколько тонн. Ноги кажутся хрупкими зубочистками.
В следующую секунду Курт уже возле нее. Его лицо искажено. Он кричит на нее с такой силой, что ему приходится делать вдох после каждого слова:
— Тебе… сказали… сидеть!
Он ударяет ее в живот со страшной силой, и она сгибается пополам, как перочинный ножик. Ноги становятся ватными. Пол бьет ее по лицу. Тряпичный коврик бабушки на щеке. Невыносимая боль в животе. Где-то высоко возмущенные голоса. В ушах шумит и звенит.
Она должна на минутку закрыть глаза. Всего лишь на минутку. Затем она снова их откроет. Честное слово. Сара и Лова. Кто кричит? Это Лова кричит? Только на минутку…
Бенни из фирмы «Беннис Лос&Ларм» открывает дверь в квартиру Курта Бекстрёма и исчезает с места действия. Свен-Эрик и Анна-Мария стоят на темной лестнице. Лишь свет уличных фонарей проникает через окно. Тихо. Они смотрят друг на друга и кивают. Анна-Мария снимает с предохранителя свой пистолет «ЗИГ-Зауэр».
Свен-Эрик входит. Она слышит, как он осторожно окликает: «Алло! Есть тут кто?» Анна-Мария остается на посту у открытой двери.
«Иногда я совершаю невероятные глупости», — думает она.
В пояснице ощущается ноющая боль. Она прислоняется к стене и глубоко дышит. А вдруг он там, в темноте? Может быть, он мертв. Или подкарауливает их. Сейчас как выскочит и столкнет ее с лестницы.
Свен-Эрик зажигает свет в холле.
Она заглядывает в квартиру.
Квартира однокомнатная. Из холла хорошо просматривается гостиная, она же спальня. Очень странная квартира. Неужели здесь и в самом деле кто-то живет?
В холле нет никакой мебели — ни комода для безделушек и почты, ни коврика у двери, ни одежды на вешалке. Комната тоже почти пуста — лишь прямо на полу стоит несколько ламп, а на стене висит большое зеркало. Окна затянуты черной тканью. Ничего на подоконниках, никаких штор. У стены простая деревянная кровать с голубым синтетическим покрывалом.
Свен-Эрик выходит из кухни и чуть заметно качает головой. Их глаза встречаются, исполненные вопросов и дурных предчувствий. Он подходит к двери санузла и открывает ее. Выключатель
Возможно, она делает движение, которое он улавливает уголком глаза, потому что жестом останавливает ее. Делает шаг вперед, переступает одной ногой через порог. У нее снова начинает болеть и тянуть в пояснице. Стиснув кулак, она прижимает его к крестцу.
Но вот он выходит из ванной — быстрым шагом, рот приоткрыт, зрачки как полыньи на лице — белом как снег.
— Звони, — хрипло произносит он.
— Кому?
— Всем! Срочно разбуди всех!
Ребекка открывает глаза. Сколько времени прошло? Под потолком парит лицо Томаса Сёдерберга. Он похож на солнечное затмение — лицо оказалось в тени, керосиновая лампа висит сбоку над его головой и образует световую корону вокруг шевелюры.
В животе по-прежнему болит, сильнее, чем раньше. А поверх боли, снаружи, — что-то теплое и мокрое. Кровь. Она с ужасом осознает, что Курт не просто ударил ее.
Он пырнул ее ножом.
— Все пошло не по плану, — мрачно произносит Томас. — Надо подумать, как быть теперь.
Ребекка поворачивает голову. Сара и Лова лежат валетом на кровати. Их руки привязаны к спинкам кровати пеньковой веревкой, во рту торчит что-то белое. На полу валяется изодранная простыня — это ее клочками заткнуты рты девочек. Она видит, как их ребра вздымаются, чтобы набрать в легкие достаточно воздуха через нос.
У Ловы сопли. Но она дышит.
«Спокойно. Она дышит. Проклятье!»
— Мы собирались поджечь дом, — задумчиво произносит Томас Сёдерберг. — А тебе мы оставили бы ключи от твоего скутера, чтобы ты попыталась бежать на нем в одной ночной сорочке. Ты, конечно, воспользовалась бы этим шансом — а кто бы отказался? В такой буран, учитывая дополнительный фактор охлаждения при езде на скутере, ты проехала бы метров сто, не больше, после этого упала бы и замерзла за несколько минут. Для полицейского протокола — обычный несчастный случай: домик загорается, тебя охватывает паника, ты бросаешь детей и выбегаешь в одном исподнем, пытаешься спастись на скутере и замерзаешь неподалеку. Никакого расследования, никаких вопросов. Теперь все осложняется.
— Вы собираетесь сжечь детей заживо?
Томас задумчиво закусывает губу, будто не слыша ее слов.
— Тебя нам придется забрать с собой. Хотя твое тело обгорит, возможно, останутся следы ножевого удара. Я не желаю рисковать.
Он прерывает свою речь и поворачивает голову, когда Веса Ларссон входит с красной пластмассовой канистрой бензина.
— Никакого бензина! — раздраженно произносит Томас. — Никакой жидкости для розжига, никаких химикатов. Все это легко обнаружится при обследовании места происшествия. Достаточно поджечь спичкой занавески и постельное белье. А ее мы заберем с собой. — Он кивает на Ребекку. — Вы вдвоем расстелите брезент на прицепе к скутеру.