Солнечный круг
Шрифт:
— Я и сам много лет ходил в охотниках, да теперь остарел маленько… — Он смотрит на затухающие дневные краски на вершинах гор и продолжает: — Далековато живем, а кедровники тут богатые. А где кедровники, там и бельчонка и другой зверь держится. Промашки не бывает… Осенями шишку кедровую бьем, орех вьюками переправляем. Масло-то первеющее из ореха получается…
Долго рассказывал Аверьян Евстигнеевич про колхозные дела, и под его негромкий говорок я незаметно уснул.
Ночь была теплая, утро подкралось незаметно, и я проспал.
Старик сварил уху из попавшихся
— Пора, друг, вставать, уха стынет…
Я быстро вскочил, умылся кристально-чистой холодной водой из горной речушки и, когда вернулся, заметил, что рядом с котлом стояла дедушкина шляпа, полная зрелой дымчатой малины.
— Когда вы это успели: и уху сварить, и малины набрать? И почему меня не разбудили?..
— Спал ты хорошо, пожалел… А малина тут рядом, пошел за лошадями и набрал к чаю. Лесная-то ягода куда вкусней садовой… — И, разбирая рыбу, продолжал: — Харюзиш-ко-то дивно набился в мордушки, оставил я его в воде. К вечеру вернусь, присолю, а дома старуха пироги состряпает… Рыбка-то знатная, кушайте…
Солнце еще не показалось из-за горы, как мы тронулись в путь, и к полудню были у плотбища, на берегу бурной голубой Томи.
Нас заметили, и вскоре бородатый плотовщик, умело управляясь одним длинным шестом, погнал к нам лодку.
Простившись с проводником и переправившись на правый берег реки, я попал в довольно затруднительное положение, а в первые минуты оно показалось мне даже безвыходным.
Пробираясь девственной тайгой по еле приметным тропинкам к плотбищу, я надеялся достать здесь лодку и спуститься по Томи до города Кузнецка. Это была моя давнишняя мечта. Зимой, по вечерам, я долго просиживал над картой, чертил себе путь через тайгу, и, когда мой карандаш упирался в тонкую синюю линию реки, я облегченно вздыхал, словно уже совершил это заманчивое путешествие.
Выскочив из лодки на берег со своим небольшим багажом, я сразу же очутился в кругу лесорубов и, поздоровавшись, спросил:
— Смогу ли я у вас достать себе лодку?
— Лодку? — переспросил близко стоявший бородатый старик в накинутой на плечи телогрейке защитного цвета.
— Да, лодку?
Люди переглянулись, и я понял, что они в затруднительном положении.
— Мне нужно спуститься к городу. Я могу заплатить за лодку и, если нужно, оставлю ее там, где вы скажете…
Почти в один голос лесорубы ответили:
— Запасных лодок нет…
— Вот так попал, — говорю я, — теперь ни взад, ни вперед… Ну что ж, принимайте пока в свою семью…
Я не на шутку оробел, и было отчего: лошадей здесь я не достану, чтобы возвратиться назад, и вперед не могу двинуться без лодки: непроходимая тайга, бурные горные реки преграждали путь к городу.
Ко мне подошел молодой черноглазый мужчина, чем-то похожий на цыгана. Это был бригадир лесорубов, как я потом узнал.
— А вы не отчаивайтесь, — сказал он певучим голосом. — Нет такого положения, из которого нельзя было бы выйти. Идемте пока ко мне,
— Мне стало легче от его слов, и я спокойно зашагал за ним.
На берегу, в один ряд, стояли восемь домиков, на отшибе — большой барак и рядом с ним новый веселый дом с высоким резным крыльцом. В этом светлом доме, в семье бригадира Бориса Павловича, мне суждено было прожить немало дней.
В городе трудовые люди встают по часам, по громогласным гудкам заводов, а здесь, в глухой тайге, на плотбище, все привыкли к журавлиной побудке. Об этом я узнал в первое же утро.
— Вставайте, ребятки, — будила нас Петровна, мать Бориса Павловича, — журавли трубят…
— Ну и пусть себе трубят… — отозвался сын, поворачиваясь на другой бок. — Сегодня воскресенье. У них все дни равны, а мы имеем право на отдых.
— Ну, так и я к тому же говорю — воскресенье… Сходите порыбачьте, а я вам пирожок заверну…
Борис Павлович с минуту молчит, потом, как пружина, подскакивает на кровати.
— Убедила мамаша!.. Знает больную струнку… Как вы насчет рыбалки? — обращается он ко мне.
— С превеликим удовольствием…
Я тоже вскакиваю и начинаю одеваться.
Путешествуя по тайге, я никогда не расстаюсь с рыболовными снастями. Здесь в каждой реке можно найти превосходную рыбу: хариуса, ленка, или ускуча, как его зовут в некоторых местах, и тайменя. Хариусов я ловил достаточно, но совсем мало ленков и тайменей. Чаще всего приходилось терять крючки и только издали видеть этих красавцев.
Выйдя на крыльцо, я словно впервые вижу плотбище, сдвинувшиеся, покрытые лесом горы, долину реки и бурную голубую Томь. Солнышко еще где-то за мохнатыми горами, ничто не блестит, не ломит глаза, и овлажненная росой долина, кажется, подернулась тонкой пеленой паутины.
— Крлу-у!.. — разносится звон журавлиной трубы. Это повторяется многократно и в долине реки Томи и в долине реки Балык-Су, впадающей недалеко от плотбища, и мне кажется, что это не эхо, а перекликаются живые птицы.
Мы быстро собираем снасти, захватываем туесок с червяками, корзину и торопливо идем вниз по течению. Река бурная, и мы долго шагаем, пока не находим тихой заводи.
— Вот тут и будем пробовать… — говорит Борис Павлович.
Он садится на камень за маленьким кустом тальника, примятым весенней полой водой, и, настроив свою снасть, забрасывает ее в залив.
Я устраиваюсь с ним рядом и почему-то для начала цепляю на крючок большого червяка.
Из-за гор поднялось солнце, и все вдруг изменилось. Голубая река заиграла, засверкала живым переливающимся серебром, на траве, на каждом листочке дерева алмазами вспыхнули росинки, звонче запели птицы, и казалось, окружающая нас природа выражала, как умела, свою радость животворному солнцу.
Борис Павлович выбросил на берег первого двухчетвертового серебристого хариуса.
— Ловись, рыбка, большая и малая, — приговаривает он, и вскоре снова в воздухе сверкает серебристая узкая рыба.