Солнечный ветер
Шрифт:
Как удар под дых. Как будто его, и без того добегавшего до финиша, пытаются прикончить на полном ходу.
Этим проклятым именем, которое он давно заменил про себя на другое слово, потому что совсем не вспоминать не выходило. Он все еще помнил, как сломал зубы о Милану Брагинец. И помнил самого себя, сломавшим о нее зубы. Потому возвращаться к этому, даже видеть набор букв в документах, слышать его от юристов — хотелось меньше всего на свете. Вот только ее упорство вызывало одновременно с этим жгучее желание все-таки поглядеть. Подглядеть. Имеет же он право напоследок, а?
Эта раздвоенность и привела его сюда после очередного
— Послушай, Милана, — заговорил Стах, прочистив горло, — вряд ли ты в курсе, но моя делянка граничит с твоей, мы их еще сто лет назад с твоим отцом покупали вместе. В тех краях когда-то нефтедобыча была, даже местами били из-под земли отдельные жилки, но нам не повезло. Мы тогда провели экспертизу, пробурили… в общем, оказалось пусто. Саша забил, я стал использовать по другим своим нуждам, потом он там то ли отель, то ли еще что-то хотел, не помню уже. Да и какая разница, земля в любом случае пустует и никому не нужна. А учитывая, что мы с ним межа к меже, да и вокруг я все скупил, то мне бы уже как-то объединить это все… не хочется, чтобы посреди моих владений появился кто-то чужой, в таком разбросанном виде еще и не распланировать ничего, а я загорелся идеей рекреационного парка, там место самое подходящее, ты же знаешь наши леса.
— А если я тоже хочу там отель построить, — снова хмыкнула она. — Там ведь и правда леса, речка…
— Ну какой, к черту, отель, Милана!
— Экологический, — пожала она плечами. — Номера на деревьях. Как Финка Беллависта. Бывали?
Стах сжал челюсти, с трудом удерживая себя в руках. Экологический, блядь, отель. У него миллиарды, а у нее дурь не выветрилась. Встряхнуть ее хотелось, взять за плечи и встряхнуть. Но этого позволить себе он не мог. Ему вообще лучше не показывать того клубка эмоций, который сейчас бился в грудине.
— Я погляжу, — медленно заговорил он, — ты все такая же упрямая, ни капли не повзрослела. Упорствуешь где не надо, а потом удивляться будешь, почему в жизни что-то не так пошло. Я предлагаю тебе хорошую цену для этой земли, бери пока даю.
— Я упорствую так же, как и вы, — в тон ему ответила Милана. — И продавать я вам ничего не буду. Вы зря приехали.
— Ну почему же зря? Тебя вот увидел, какая ты стала. Мы плохо закончили, зачем доводить до еще худшего?
— А есть еще куда хуже?
— Всегда есть куда хуже, — процедил Стах. — К примеру, займешься своим Финкой Беллавистой, а на голову напасти сыпаться начнут. То несчастный случай с рабочим на стройке, то комиссия какая-нибудь докопается, а то и вообще — пожар и все деньги прахом пойдут. И это я еще по верхам. Потому подумай хорошенько, прежде чем отказывать пожившему человеку со связями, нужны ли тебе такие неприятности.
— Ваши угрозы не заставят меня продать вам землю, Станислав Янович, — спокойно сказала Милана. — Поэтому повторю, что вы зря приехали. А чтобы меня увидеть — проще в интернет заглянуть, чем тащиться за сотни километров.
— Ничего не заменит живого общения, — ядовито выдал он. — И я не угрожаю, я пытаюсь уберечь. Тебя, твои бабки и… твою семью.
— Спасибо за заботу, — кивнула Милана и поднялась. — Но все эти годы я неплохо жила без нее, проживу и дальше.
И она, не оглядываясь, вышла из беседки. С каждым
Не женщина, а ходячее, живущее на земле и дышащее с ним одним воздухом напоминание о том, что он так и не угнался за собственной жизнью, потеряв там, где думал найти. Не жизнь. Осколок от жизни. Тогда, после ее ухода, внешне он успокоился довольно быстро, потому что сумел заставить себя даже имя в мыслях ее не упоминать. Блядь. Он звал ее блядью. И так отдалял от себя все сильнее. Упорная, она приходила к нему ночами, когда спал. Будила, улыбалась и ускользала неуловимой тенью. Он вставал и шел следом, все ускоряясь до тех пор, пока не пускался в бег. Он гнался за нею сквозь мглу и дождь по глухому и черному лесу, мимо вырытых под ногами янтарных копей, похожих на могилы, мимо других, таких же, как она, теней. Мимо отца и матери, мимо Ляны и Мотри, мимо Мити, мимо Ирины, и тогда уже не знал, бежит он за ней или от них — мертвых. А когда наконец настигал, касался ее плеча, чтобы развернуть к себе, то она исчезала, и он оказывался на самом краю пустой ямы, в которую почти что падал. И просыпался уже по-настоящему в тишине и одиночестве, будто в склепе. Включал ночник и долго еще не мог уснуть.
День начинался сначала. Он был уверен, что все забыл и даже в мыслях не упоминал. Уговор дороже денег, даже если уговор с собой.
Через несколько месяцев после того, как Назар покинул Рудослав, так и не удержанный им рядом с собой даже обещанной долей в их предприятии и не принявший ни копейки помощи, хотя тогда Стаху казалось, что он от всего сердца хочет помочь, ему вспомнилось о собственном прежнем желании завести ребенка. Возможно, так он мог бы договориться с совестью. Еще через год это его желание исполнилось.
Адам Станиславович Шамрай родился в кловской клинике полностью доношенным младенцем с… тяжелым пороком сердца. Следующие несколько лет Стах не вылезал из больниц, пытаясь вытащить Адама из цепких лап смертельного недуга. Болезнь они победили. По крайней мере, сейчас мальчик мало чем отличался от своих сверстников, разве что был чуть более слабым и его физические нагрузки строго контролировались. Жил Адам в Варшаве, учился в прекрасной закрытой школе, а заботился о нем целый штат людей. Стах думал перевозить ли его сюда до последнего времени, пока собственное здоровье не накрыло. Потом размышлял, не переехать ли самому — вместе с ним в какой-нибудь Лондон. А теперь вот.
Женщина отстукивает шаги каблуками по асфальту по направлению к крыльцу. А он ее не-на-ви-дит за то, что ей так легко жить, за то, что она разрушила то хорошее, о чем он мечтал. За то, что и сейчас она, если захочет, то может запросто перекрыть ему кислород. И за то, что так и не сбылась. Семью его разрушила — и не сбылась. А он даже сдачи не дал, оставил этот долг прошлому, вот она и уверовала, что победила.
Милана еще не успела скрыться в подъезде, когда Станислав Янович выдохнул из себя вместе со всей переполнявшей его гнилью — гнев, уязвленность и ненависть. И крикнул ей вслед: