Сольник

…Шевчук много лет отмахивается: «Да какой я поэт!» (в отличие, заметим, от попсы, охотно именующей себя и поэтами, и композиторами), подписывается музыкантом. Он не страдает ни манией величия, ни комплексом неполноценности. От первой его страхует постоянно работающее самосознание (как раз отличающее настоящих поэтов), от второго — полные залы на всех концертах в любом уголке страны (а ездит он постоянно).

Конечно, многое из того, что вошло в альбом стихов, — песни. Но и на бумаге, без музыки, они, что замечательно, — существуют! Даже — живут. Ни высокий градус не снижается, ни характерная шевчуковская интонация не улетучивается, как часто случается с текстами песен, оторванными от мелодий, — даже у знаменитых бардов.

Но и самым ревностным почитателям Шевчука известно по концертам и записям далеко не все, что вошло в «Сольник». В этой книге есть нигде не публиковавшиеся

стихи, изначально не предназначенные для пения. И после ее выхода в свет Шевчуку уже будет трудно отвертеться: если пишете лирические стихи, то — как вас теперь называть?.. Вот именно, Юрий Юлианович.

А разве мог не поэт написать такие, например, строчки:

Там, где тьма стоит у света, где небритые умы…

Или:

Гражданин начальник скачет Документом на ветру…

Или:

На стальных облаках косит прошлое ревностный Бог, Подрезая людей, чтоб они продолжали расти…

А это уже целая философия, образ, как и положено настоящему образу, неисчерпаемый…

Мы знаем — перед вами первая полноценная книга поэта российского рока Юрия Шевчука, которую мы радостно издаем.

[новая газета] Питер, На мне привычные к ходьбе ноги И старый свитер. Питер, Мое тело вырвалось из берлоги, Сползло с дивана, Послушать, как решетка Летнего сада Звенит на ветру. Питер, Даже цари здесь когда-то вставали рано, Бродить во главе парада. Питер, Мне надоело бестолковье телеэкрана — Ленинград, мать его, точка. ру Питер, Здесь уже с утра наступает вечер. Карамельные купола Спаса, Расцветки моего матраца Отражают Милые сердцу уютные представления о рае, Но мне умирать нечем. Не мы, Питер нас выбирает, Остальные живут в другом граде, Бродят В многоэтажном, тысячеглазом стаде, С застрявшими в почках обломками Петрова камня. Я когда-то там был и помню, Как балансировать между парфюмом и вонью, Но не верю уже весам я. Питер, Марсово поле, Ленэнерго, белые сны без соли. Питер, Блокадник-кондитер, Сыплющий черствые дольки счастья В голодные рты. У Вечного огня — тени, Греют замерзшие руки. Всклокоченные и непокорные бомжи, Отражая звуки, Становятся на колени И вспарывают животы. Банзай, Питер! На постаменте Юпитер. Суворов — слеза ребенка, Приваренная к мечу. Детские игры стали Совокуплением крови и стали. Верным слугам Империи Даже Родина по плечу! «Музыка весьма пользительна, Особливо барабан, помогает ходить строем». На марше и под конвоем Приподнимает дух Этот подъемный кран. Питер, Вязь монархических литер, Еще продолжает быть. Sine me de me, без меня обо мне, битте, Стоит ли говорить? Питер, Старый больной репетитор Утюжит дурные и буйные, недоразвитые мозги, Что через несколько лет прекращают мочиться в подъездах И выступают на писательских съездах, Посланцы степей и туманов Азиаты суровой зги. Питер, Нева с пепельными лоскутьями льда, Который ворохом старых писем Стынет в темных взглядах прохожих. Близость суровой смерти и ледяная вода Делают нас моложе. Я на Троицком мосту — всегда расту. Питер — Собаки, вороны, храмы. Проходняки от БГ до Ламы. На рекламном щите с кокотством, Какая-то юная дева, С бананами и утюгами. Буржуазная королева Констатирует наше с тобой физическое уродство. Питер, А где-то цветут заморские страны. Обдолбанные афроамериканцы, В объятиях нирваны, На Hollywood avenue Требуют только одно — увеличенное меню. А мы там всегда засранцы, Мы печальное этих стран отражение, Мы — гамлетовская тень, вытекающая из раны, Мы — поражение любой европейской идеи, Выползешь на Бродвей, и мысль в башке: «Иде я?!» Мы слыхали про политкорректность, Но то, что дозволено Юпитеру, Не разрешено быку. Олухи уплотнительных застроек В бетонном соку С упоением вытирают ноги О ржавый фасад города — Растреллиевское ку-ка-ре-ку. Питер — Конец природы, Всплески крутой свободы, Выкидыши и роды, Горький в чаду машин. Век на плечах. Соцреализм — чугунный, пустой кувшин, Соцреализм — пепел в надгробных речах, Картины типа «Большая уха на Селигере», Пьесы типа «Сталевары» — Пылятся на площадях эти антикварные пионеры Революционного перегара. Питер, Не пересыхающий мой литр. Выпивать здесь всегда красиво. Романтизм, ар-деко, барокко. Прет классическая перспектива Альтернативой подпольного рока. Пили Герцен и Достоевский, Исторический овердрайв, Как Распутин блевал на Невский, Голося: «Rock’n Roll is live!». Питер, Проясняет случайность твоего существования. Питер — экзистенциальная и метафизическая свобода. А если проще — никому ты здесь на хрен не нужен, Не вписывается твоя гармонь В его симфоническую партитуру. Этот конь, В пространстве, изнасилованном архитектурой, Поедает тебя на ужин. И поэтому здесь уже не существует народа В понимании объема нации. Здесь каждый, если хотите, инопланетного рода. Пассионарят лишь скинхеды-наци, и На каждое их «бля» — Одиночество твоего «я». Питер, Питер, Я устал, Я устал, Я устал от плевел отделять зерно, Я устал от гнилой контркультуры, От попсовой своей натуры, От «Тойот», «Жигулей» и «Рено», Я устал На-гора выдавать говно, Я устал наблюдать в метели Эротизм Петропавловской щели. Я устал жить во тьме, в бреду. Вечно в очереди, нулем в ряду. И хоть мучит меня бессилье, Я не с «Единой Россией». Я пространство люблю не хором, Интонирую частным взором. Ведь ты тоже индивидуалист, Питер, И мы кладем на них всех с прибором. Когда един, Когда ты — единочество стреляющих теней, В лесу застывшем, среди камней и льдин. Когда луна ползет по коже обмороженных берез, По горло в спящем мире. И нож в руке разбойничий, стальной — По сытой лире. И видишь голоса, почти живые, На слух неразличимые у ельни, Звенящие сухими камышами. Когда на дальнем берегу огни деревни Взъерошенными псами Уныло воют в небо на дугу. В такие ночи мертвые стекаются на озеро. Все павшие, убитые, слепые Бредут, ощупывая тьму и неотпетый прах, Все позабытые… Когда твой телескоп разбился в небесах… Когда луна, объединяя суету в единое и цельное Пространство, Заморозила сырье непостоянства И во дворе висящее белье. Когда один, один, играющий в войну… Так тихо и коварно. Я понимаю, на бред похож мой Век. Меня в него не звали. Слова следами на снегу рифмуются бездарно, Соотношенья эти никогда не создадут луну, От них едва ли родится новый человек. Но все ж един я с этими больными облаками, Рябой землею, лесом, озером и мертвецами. Мы раздевались долго. Когда упал последний лист, Я стал зимой. Но ты не испугалась, Ты заискрилась мехом, Ко мне прижалась И отдалась со смехом. Пчел золотистых рой Нас медом напоил. И ангел-шестикрыл, Что над постелью нашей Музыку листал, зевая, Наблюдая Бесконечность счастья, И выковыривая Моцарта из пасти, Вдруг улетел, Брюзжа на надоевшие ему Забавы рая… Актриса Весна после тяжкой болезни снова на сцене. Легким движеньем вспорхнув на подмостки оттаявших крыш, Читает балет о кошмарной любви и прекрасной измене, Танцует стихи о коварстве героев и верности крыс. Овации улиц окрасили город священным зеленым. От этой молитвы обрушилось небо лавиной тепла. Несмолкаемый бис площадей засиренил галерки влюбленных. В залатанных фраках фасадов заполнила партер зола. Солнце-генсек мусолит лорнет в императорской ложе. Мрачно ворчит о расшатанных нервах, что греть не резон. Приподнимает за подбородки улыбки прохожих И, крестясь, открывает семьдесят пятый театральный сезон. Актриса Весна! Актриса Весна! Позволь нам дожить, позволь нам допеть до весны… Уровни… Уровни жизни, Уровни быта — Бесконечная многоэтажка Вселенной. Секс да икона. Грязь да корона. Вечный рассвет над волосами, Да закат между нами. Доменная печь между ног. Каждому — свой бог. Кипящая эротика в центре земли, Вечернее небо над золотой степью, Жизнь, болтающая со смертью. А где ноль? Где ноль-горизонт, Где этот вечный поцелуй Земли и Неба? Эх, водки бы нам да хлеба. Зачем Жизнь? Зачем Смерть? Зачем Мы, Эти вечные песочные часы Без притяжения? Не дожить, не допеть, не дает этот город уснуть И забыть те мечты, чью помаду не стёр на щеке. В эту белую ночь твои люди — шаги, как враги, Обнаженная ночь, твоя медная речь — острый меч. В эту белую ночь, да в тёмные времена. Как ты там, за чертой, где ты там в тишине. Заболел я душой, что вернулась ко мне. Эта белая ночь без одежд ждёт и просит любви. Эта голая ночь, пропаду я в объятьях ее, не зови. В эту белую ночь, да в тёмные времена. Ветер. Шпалы на петлицах, Ночь, вокзал, глаза в окно. Вскрыли вены и границы Небеса Бородино. Фонари грызут аллею, Паровоз как глыба льда. В черной копоти на реях Вороненая орда. Злой этап, глотают нычки, Бьют прикладом сопляка. Зэки спят на перекличке, В грязной луже у ларька. Гражданин начальник скачет Документом на ветру. А на рельсах время плачет, Будем счастливы к утру. Жизнь больная, кашель-скука, Пьет изжога из реки — Лижет пепел, лает сука По движению руки. В забинтованном вокзале Так смертельно ледяно, Сыпят ржавые медали — Небеса Бородино. Верили, что точно знаем, Жизнь не будет так горька — Проживем в тепле, да с краю, Ковыряясь у ларька. Мы ларьками сцепим землю Свяжем Запад и Восток. Бей «Макдоналдсы» — приемлю Только наш родной глоток. Наш ларек нам всем утеха, Реет смыслом на ветру. В нем беда и дискотека, В нем — спасенье поутру. Русь моя, ты снишься многим, Вещий сон — всегда кошмар. И богатым, и убогим — Всем достался этот дар. Что же нам открыто в мире? Что нам отрыгнут века? В пятикомнатной квартире Я спиваюсь у ларька. На мою свободу слова Льют козлы свободу лжи. Гражданин начальник, снова Сказку злую расскажи. Кем нам стать, уже не знаю. Верим ли, что сталь крепка? Русь закатом добивают, Распиная у ларька. Города стучат экраном В лбы замерзших деревень, Мы уходим слишком рано, Оставляя дребедень. Мы прошли свою дорогу По фашистам, по попсе, Мы тащили души к Богу, Жалко, выжили не все. И духовно, как на вздохе — Режет небо красота. Мы зубами твои крохи Рвем до чистого холста. Красота, ты здесь родная — Недоступна, нелегка, За тобою наблюдаем, Похмеляясь у ларька. Ты спасешь нас, точно знаю, Я твой враг, твоя еда… Красота не исчезает, Лишь уходит иногда.