Солнышко в березах
Шрифт:
— Дай, Юрка, а?
— …
— Ну, чо-о ты? Ну, дай, а? Зажался, а?
— Неси свой шубный. Я его наточу. Во будет! Как настоящий.
Из шубного крючка Юрка легко сделал рыбацкий, всего несколько раз шаркнув подпилком. Сделал и грузило из маленькой свинчатки. А то мое все крутится да крутится. И поплавок новый вырезал из красной коры. Юрка сказал, что ловить надо по заре, пока рыба голодная. А червяков брать помельче, самых малиновых…
…Я проснулся так рано, что даже бабушка еще не гремела на кухне, хотя уже встала и молилась за своей перегородкой. Там была ее кровать, зеркало из трех створок и много икон в стеклянных ящиках
— Спаси, господи, и помилуй Григория, Павла, Марии и Анны, Елены и Якова, и Антонины, и отрока Николая, — слышалось из-за ширмы, когда этот самый отрок крался по одной половице, держа сандалии в руках.
Тихо-тихо я отпер засов.
Двор был необычно пасмурен, сонно пустынен. Росой пахло из огорода. Я посмотрел на восток и увидел, что небо над горой окрашено ясно-розовым, желтоватым и синим. Оно было очень торжественным, но торжественным сдержанно, холодно-покойно. Все будто спало: сарай, заборы, мокрые лопухи… Сама речка под мостком сейчас текла тише. Туман лежал там, где она впадала в пруд. Вода уже зарделась, пока я выбирал место по берегу, ежась, ожигаясь росой и крапивой. Я промочил чулки насквозь. Все никак не мог обосноваться.
— Вот здесь! — наконец выбрал я. Место тихое. Заводь. Растут под берегом желтые кубышки, а подальше настоящая лилия-кувшинка, единственная по всей речке. Мы не трогали ее. Мы ревниво следили, чтоб кто-нибудь не сорвал ее. Это была наша общая лилия.
Постой, постой… А где она? Еще позавчера два белых цветка нежились в зелени плавучих листьев. Теперь их не было. «Наверно, Курицыны оборвали или Генка», — с горечью подумал я и стал садить на крючок самого бойкого красного червяка. Он выскальзывал, как резиновый. Я уколол палец. Кое-как закинул свою осмеянную снасть.
Стал ждать. Сколько времени прошло, а я все с тем же острым нетерпением наблюдал за поплавком. Вдруг нырнет?! Удилище у меня, конечно, согнется, и я вытащу вот такую! Вот этакую!! А поплавок и не думал скрываться, лишь тихонько двигался по течению.
Мне надоело смотреть на него. Я перевел взгляд на тополя сычовского сада, склоненные через косой забор к воде, глядел на березы в огороде у Зыковых. Верхушки берез уж золотели. Малиновки рассыпались и замирали в тополях. Петухи голосили по дворам. Воробьи гомонили вразнобой, как гомонят только утром, спросонок. А где-то у пруда, в заливном лугу, скрипела птица-коростель, невесть как живущая в самом городе.
Сырой запах раннего утра настоялся у речки. Я дышал им с наслаждением и все силился понять, чем же так хорошо пахнет. Может быть, ночным туманом? Летней землей? Или мокрой в росе крапивой? А может быть, листочками тополей…
Тополя… Люблю смотреть на их густую склоненную листву, люблю летом, когда ветер серебрит их, шумит ими перед грозой, и осенью, когда перелетные птички стаями отдыхают на их полуоблетелых вершинах. Зимой к тополям залетают дятлы. И всегда весело глядеть, как бело-пестрая лесная птица лазает по грубой серой коре. Подчас мне кажется, что деревья живут глубокой, скрытой и мудрой жизнью. Они по-живому могут лепетать, молчать, задумываться и спать. Они смотрят с доброй улыбкой на нас в траве, в тени под ними. Они дышат, волнуются, вскипают и замирают и все так же величаво просты и непонятны в своем несчетном долголетии.
Я поглядел на воду и заметил, что листья кувшинок слабо шевелятся. Темные остроконечные бутоны выпирали из-под них. Вот выбрались, всплыли и вдруг начали раскрываться.
Раскрываться…
— А где же поплавок? Где?!!
Его не было.
Я дернул удочку обеими руками и вот почувствовал, что там что-то зацепилось, кто-то есть. Рыбка? Рыба? Рыбина!
Золотистый линь величиной с ладошку вылетел на берег и затрепетал на крючке. Не помня себя, я схватил скользкую трепещущую рыбу и, позабыв об удочке, помчался через мостки.
— Бабушка! Вот! Вот! Видишь? Сам поймал! Сам! — с порога на весь дом завопил я. Показывая линька, приплясывал.
…Но рыболовом я тогда еще не стал. Нет, не стал. И удочку свою скоро забросил. Рыба все-таки плохо ловилась на нее. Так, пескарики, ершики, небольшие окуньки. Тот крупный линек был первым и последним. Или не умел я крупную рыбу взять. Не знаю. Да и самой-то речке неожиданно пришел конец.
На исходе лета появились у Основинки какие-то люди. Они установили треноги с подзорными трубками. Все к чему-то приглядывались, прицеливались, окруженные ребятишками и собаками.
Потом те люди вбивали вдоль берега полосатые вешки, мерили звенящими рулетками, отмечали на планшетах… И понемногу мы узнали, что речку будут заключать в деревянный сруб-трубу. Зачем в трубу? Кому помешала Основинка? Этого не говорил никто.
Я до слез жалел милую речку. Поздно вечером, лежа в кровати, я глядел в окно на строгие звезды и думал об Основинке.
Неужели вправду засыплют всю речку, и никогда уж не будет видно ее бегучей воды. А где будем мы тогда купаться, бродить с бредешком из собственной рубахи. В него попадают такие мелкие, прыгучие, серебряные рыбешки, как кильки. Закрою глаза, и все видится Основинка. Вот галечная отмель возле Курицыных. Солнышко. Тепло. Хрустят под сандалиями ракушки. Тут под камнями прячутся быстрые высоконогие жуки. Что теперь будет с ними? Ну, жуки-то, положим, убегут или улетят. А как станут жить лягушки и рыбки? И наша кувшинка повянет. Не станет желтых кубышек. Ничего не станет… И никому нет дела до этого. Отец, правда, говорит, что ему жаль речку. А мать с бабушкой молчат. И получается, что от похорон Основинки выгадает только пьяница Пашков — ему негде станет топиться.
Одна тайная надежда оставалась у меня. Весной Основинка разольется, прорвет трубу, сломает сруб, снесет в понизовье. А там Курицыны его на дрова — и снова все будет хорошо. Но скоро и эта мстительная мечта отпала сама собой. В одно пасмурное утро мы с Веркой вышли на мосток. И оба почуяли едкий, незнакомый запах. Пахло гадко до тошноты.
— Ой, смотри, Вер, чего это?
По Основинке плыли беловатые и желтые черточки. Их было много, длинных и коротких.
— Ой, Верка, это ведь рыба плывет! Кверху пузом! Дохлая…
Я соскочил с мостка. По всей речке, мертво покачиваясь, плыли дохлые рыбки. Их прибивало к берегу. Иные еще немножко шевелили жабрами, другие уже одеревенели. Рыбешек было много-много. А в огороде вдруг случилось нашествие лягушек. Они сотнями сидели в бороздах, прыгали в картошке, взбирались на камни фундамента. Откуда это?
— А вода-то! — сказала молчаливая Верка в ответ на мои мысли.
— Чего вода?
— Пахнет…
И верно. Только теперь я понял, что запах шел от воды. Масляные радужные пятна плыли, извивались по Основинке. И сама вода приобрела вроде бы фиолетовый оттенок. Так вот для чего закрывают Основинку! В нее пустили заводские отходы. И стало мне ясно, что речку не оживить.