Соло для влюбленных
Шрифт:
Ей хотелось разгадать его двойственность, докопаться до сути. Глеб становился интересней с каждой минутой.
Она крутанула руль, и автомобиль, сделав красивый вираж, плавно выехал на магистраль.
– Классно водишь, – уважительно заметил Глеб. – Давно за рулем?
– Год.
– Ничего себе! – Он присвистнул. – Я права получил лет пять назад, а до сих пор чувствую себя на водительском сиденье, точно на электрическом стуле. Прирожденная бездарность.
– У меня был хороший учитель, – просто сказала Лариса. – Правда, меня близко к машине не подпускал, но наблюдать за тем, как он водит,
– Кто ж такой? – усмехнулся Глеб.
– Муж. Я села за руль спустя полгода, как он ушел, и оказалось, что водить машину проще простого. Он словно заложил в меня некую программу, и она сработала.
– Жаль, что в меня никто не заложил такой программы, – весело засмеялся Глеб, помолчал, внимательно разглядывая свои руки, а потом тихо спросил: – Он ушел от тебя к другой женщине?
– Просто ушел. – Лариса притормозила на светофоре и слегка обернулась к Глебу. – Он слишком близко к сердцу воспринимал мою работу в театре. Не мог понять, зачем мне все это нужно. Требовал выбрать: он или лепеховская опера.
– И ты выбрала оперу? – уточнил Ситников.
– Как видишь, – Лариса усмехнулась. – За тем перекрестком хороший магазин. Заедем? У меня дома в холодильнике только минералка.
Они вышли у небольшого, недавно отстроенного супермаркета, взяли бутылку французского шампанского, большую коробку фруктового мороженого, связку бананов. Обременять желудок более тяжелой пищей по случаю жары не хотелось, к тому же профессия приучила обоих быть весьма сдержанными в еде.
Дома Лариса сразу же положила шампанское прямо в морозилку, бананы нарезала кружочками, а моментально расплывшееся мороженое выложила на тонкие стеклянные блюдечки. Поставила всю эту красоту на расписной поднос и принесла в гостиную на низенький столик у дивана.
Глеб тем временем ходил по просторной двухкомнатной квартире, с любопытством оглядывая дорогой и нарядный интерьер, картины и фотографии, висящие на стенах, большой музыкальный центр новейшей модели, полки с дисками и аудиокассетами.
Лариса уселась в кресло, наблюдая за красивыми, гибкими движениями Глеба. В его пластике было что-то кошачье: одновременно расслабленность и упругость, странным образом сочетающиеся. Наконец он осмотрел все и сел напротив Ларисы.
– У тебя тут шикарно, – он сделал широкий жест, обводя комнату, – глаз радуется.
– Все это покупал муж. Из моего тут лишь кассеты и диски. Да еще пластинки там, в шкафу. Он все оставил, когда уходил.
– Какое благородство! – насмешливо заметил Глеб.
– Не знаю, – рассеянно проговорила Лариса, – я его об этом не просила.
– Когда мой папаша уходил от нас с матерью, он унес даже покрывала. – Глеб аккуратно взял блюдечко с мороженым и подцепил ложкой раскисшую розовую массу. – Мне было всего пять лет, но я хорошо запомнил. Мы сидели в голых стенах, и мать плакала. А я радовался, что не нужно будет застилать по утрам кровать. Очень вкусное мороженое.
Ларисе вдруг захотелось обнять его, погладить по голове, как ребенка. Она с трудом сдержала себя.
– Шампанское в морозилке сейчас лопнет! Я пойду достану, а ты возьми фужеры. Вон там, в стенке.
– Понял, – Глеб не спеша поднялся, подошел к сверкающей хрусталем горке.
Лариса
– За что пьем?
– За нас.
– Тогда за нас, – серьезно повторил Глеб и осторожно коснулся своим бокалом Ларисиного. Хрусталь тихо и мелодично звякнул. Воцарилось молчание.
– Я хочу танцевать, – решительно сказала Лариса и щелкнула клавишей магнитофона. Над комнатой поплыл хрипловатый голос Патрисии Каас.
Лариса встала, держа фужер с недопитым шампанским за тонкую ножку и пристально глядя Глебу в глаза.
– Хорошая музыка. – Он сидел, удобно развалившись в кресле, похлопывая рукой по подлокотнику в такт песне.
– Тогда поднимайся, – она протянула руки, коснулась его ладоней.
– Послушай, – Глеб крепко сжал пальцы Ларисы, продолжая сидеть, и слегка притянул ее к себе, – я не знаю, как у вас принято. Если мы по спектаклю любовники, то значит…
– Не будь занудой, – прошептала она, наклоняясь к нему, – у нас принято вот так…
Их губы встретились, руки Глеба обхватили Ларису за талию. Она почувствовала, как возвращается восхитительное ощущение легкости и гармонии, охватившее ее сегодня утром на сцене. Все кругом провалилось, исчезло в тумане, и лишь темные, ставшие бездонными глаза Глеба все приближались, точно магнитом притягивая Ларису к себе…
…Ей казалось, что давно настала ночь, черная, глухая, скрывшая их от всего мира, поглотившая посторонние звуки. Но когда она очнулась, за окнами было светло. Тихо, завораживающе пел магнитофон, на ковре лежал опрокинутый бокал и подсыхала маленькая лужица пролитого шампанского. На столике в блюдцах застыла розоватая жидкость.
– Мороженое растаяло, – тихо проговорила Лариса.
– Пусть, – Глеб улыбнулся, отвел с ее лица светлую прядь. – Джильда, вы неотразимы!
– Вы тоже, Герцог.
Оба засмеялись. Кассета, щелкнув, остановилась. Лариса села на диване, не отрывая глаз от красивого, безмятежного лица Глеба.
– Как ты поешь! Где учился?
– До шестнадцати лет нигде. Я оканчивал последний класс школы, когда моей тогдашней подружке пришла в голову идея, что она непременно должна стать оперной примой. Ее предки владели у нас в городе сетью продуктовых магазинчиков и зашибали приличные бабки. Поэтому в один прекрасный день моя герлфрендша заявилась ко мне с толстым конвертом, полным баксов, и велела сопровождать ее на дом к профессору, у которого она якобы хочет прослушаться.
Мне тогда было совершенно все равно, где проводить время, и мы пошли. Профессор жил на окраине и оказался старым грибом, как в фильме «Приходите завтра!». Смотрела?
– Конечно, – Лариса улыбнулась. – Дальше что было?
– Дальше будущая Мария Каллас принялась распевать какие-то вокализы бедному дедку. Он слушал и морщился, точно от зубной боли. А я сидел в углу на диванчике и умирал со смеху.
Наконец старичок не вынес и стал горячо уговаривать мою подружку ни в коем случае не становиться певицей. Он говорил, что это черная, неблагодарная и безденежная работа, которая займет все силы и мало что принесет взамен, – Глеб вздохнул и усмехнулся. – Как он был прав, я узнал только теперь, спустя годы.