Соловьи поют только на Родине
Шрифт:
Всё, не укрытое черепашьим панцирем мостовой, делалось непригодным для прогулок, хотя и привлекало взгляд, ибо сияло, блестело, переливалось в тех лучах, что солнце роняет нечаянно в сумеречный день через прореху облака, но спохватившись скоро, подбирает назад, и дремлет после, как ни в чём не бывало, до следующего погожего дня. А вот когда случится такой день? Как знать, как знать…
Ветер играл помпонами клевера белой шерсти, тянул их из-под носа шмелей и пчёл, что трудились не покладая крыл в виду грядущей затяжной непогоди, набивая кладовые сот, чем только можно и покуда это было возможно. Собранный ими мёд едва ли
Бабочки плясали напоследок придворные неспешные танцы. Описывая расписными подолами крыльев полукружия, тревожили перестоявшие, сохнущие на корню букеты иерусалимского артишока4, да неожиданно грузно топали, роняя их оранжевые лепестки.
Каждый новый осенний, как и любой день, непохож на предыдущий. Облюбованная осенью округа как бы сматывает клубок времени назад, возвращаясь к начальной точке, когда всё пусто, а незанятый ничем простор тосклив и безысходен, от того, что нет причины угадывать или сочинять сложности. Всё прямо и просто. Ты или есть, или нет.
Всякому своё…
Единственный оставшийся, верный дереву кленовый лист сверкает золотом и чудится звездой. Холодное солнце добавляет ему красок, хотя, ежели по чести, мало самому. Не бьётся уже наотмашь по дерзкому взгляду, не перечится пытливому.
— Сильно надо? Ну, гляди, гляди, коли глаз не жаль. — Разрешает солнце, а само взирает рассеяно на облысевшие загодя одуванчики, и на мешаной шерсти, с примесью белого, чертополох, и даже на тот, что не сед, но растрёпан донельзя.
Потерявший душевное равновесие цикорий тоже неубран, обыкновенно расчёсанная его чёлка примята не вовремя сном и не в час пробужденьем.
Тут же кузнечик, что дюйм за пядью примеряет путь от осени до зимы.
Черный жук, чернотелка, судя по тому, что крутобока — девица, пригорюнилась, обнявши теплый ещё камень посреди дороги. В чём её печаль, догадаться нетрудно, а помочь, утолить, — то задачливо. Тут бы хотя не избыть ненароком, шагнув неловко.
Тимофеевка сеет подле себя добрым и вечным, что передаст дальше её простое очарование, утвердит право на вездесущность, сродни вечности.
Жаркий намедни ветер заметно поостыл, и не бродят от того боле по полям ветвей калины тучные стада тли, на чьем сладком молоке выросло не одно поколение муравьев и божьих коровок
Бойкие оранжевые черепашки спешат обустроить зимние квартиры. Пусть не просторные, будет довольно и тёплых, ну, а если там ещё когда чаю нальют…
Шмели и пчёлы, не считаясь визитами5, летают взад и вперёд по гостям с цветами и без, с забродившим нектаром и залежалой уже, но вполне ещё пригодной, съедобной пыльцой.
Осень, как не готовься, а всё нежданна. Вот и выходит, что всё у неё на виду, да наспех, второпях, да кое-как.
Кленовый же лист, что вроде золотой звезды на макушке, держится ещё.
— Сколь пробудет там?
— А как получится. Ветер ли, дождь — в помощь осени, но не торопит его покуда никто, некому. Всяк своим занят, всяк своё бережёт…
Цветёт виноград, тщится успеть сладить за первую неделю осени, чего не удалось с весны. В подмогу ему приставлены ветер, кой с прохладцей ко всему, уставшая до смерти пчела и равнодушный уже шмель.
Закручивая усы низачем, как только ради пущей важности одной, виноград щурится на солнце, что заглянуло «на одну минуту», но задержалось до самого вечера. А как наконец ушло, из-за неприкрытой двери горизонта долго ещё было видно непогашенный свет, и мерцание свечи от переворачиваемых страниц.
Ветер, тот тоже шуршал листами во тьме, подражая светилу, да всё чаще рвал их, ронял наземь, ибо был неловок и повсегда, и нынче, и уж верно останется эдаким после, на века.
— Отчего это начало осени бабьим летом зовётся?
— Оно от того бабье в эту пору, что раньше не выходило у женского пола оторваться от забот, а теперь и разогнёт когда спину, да оглядится по сторонам. И увидит, что скоро, совсем скоро пауки развесят повсюду свои провода, да станут кататься туда-сюда, взад-вперёд по голубым рельсам воздуха. Успеет застать и паутину ветвей, занавешенную кое-где облаками, наслушаться, как мухи бьют осень по носу щелчком, но промахиваясь часто, попадают по стеклу. Налюбуется на овсянок, что играют в салочки, веселятся накануне отлёта.
— Не в пример соловью. Тот грустил.
— Так то соловей…
…Ящерка выскользнула из-под ног в самое мгновение, когда шаг был почти завершён и слилась незримо с тенью промеж камнями. Как чья-то жизнь, что бывает, промелькнёт мимо, оборотишься ей вслед, да только одно затёртое поспешностью движение и застанешь. А коли задумаешься про свою собственную жизнь, то лучше помолчать или засмеяться, так, чтобы не заплакать при всех.
Дурная примета
Оркестровая яма оврага с ракушкой суфлёра — ниша приподнявшегося на корнях дубка на его краю, партер низины, амфитеатр поляны, бенуар пригорка, бельэтаж кустарника, — зал театра леса был полон, включая приставные стулья пней. От того-то белка обустроила своё гнездо на галёрке, откуда ей было видно и происходящее внизу, и далеко впереди, на все четыре стороны, про которые ведают многие, да мало кто видал. Заодно с прочим, сквозь крошечный глазок в небесах, белке оказалось доступно рассмотреть и участь, уготованную тому, про кого не ведала она. Промежду своими хлопотами белка не упускала возможности, да поглядывала мелко в ту сторону, и если хватало духу — подавала знаки тем, у кого был к тому интерес. А уж заметят её или нет, тут, как говорится, дело хозяйское. Коли безоглядно существуешь, может, оно и легче. Тревоги меньше, хватает и тех, что на виду.
Белка прыгала с ветки на ветку, балансируя ярким, пушистым, заметным от того хвостом. Грузные из-за жёсткой, но по-летнему зелёной листвы дубы кичились своею стойкостью и надменно взирали на соседние голые ветки деревьев цвета красного золота. Золотила их вечерняя заря, отблески костра, что, как повелось, запалила она, ярок весьма, жаль, прогорает скорее, чем успеваешь налюбоваться им.
Ночь простоят дерева тёмными, будто бронзовыми, а утренняя заря окрасит их во что вздумается: и в медное, и в розовое. Редко когда оставит их в истинном своём обличье.