Соловки
Шрифт:
— Ну, голубчики, ну, кормильцы, давай сеть вытягивать! — приказал монах-распорядитель.
Три человека с одной и трое с другой стороны вошли в воду за сетью. Они захватывали ее как можно подальше от берега и вытягивали на берег, всходили на землю и снова входили в море. Круг все больше и больше суживался. Вот на поверхности воды заблестели серебристо-радужные, золотисто-розовые спинки сельди чаще и чаще. Вот поверхность моря сплошь покрыта ими. Ничто не может дать понятия о прелести красок, окрашивающих сельдь, когда она жива и — главное, когда
— Путь-дорога! — проговорил монах.
— Много ли ловите?
— Разно бывает, Господь помогает. На день св. Зосимы в одну ночь пудов сто пятьдесят сельди выловили. То особая милость была. Чудо явленное!
Это оказался иеромонах. Он работал как простой рыбарь: сам входил в море, сам тащил сеть. Когда стали выбрасывать в лодку выловленную рыбу — он трудился больше всех. Тут вообще не отличишь монаха от чернорабочего. Они также возятся с киркой, ломом, косой, снастью, глиной, как и другие. Понятно, что пример их имеет громадное влияние на богомольца.
— Откуда вы? — обратился я к одному из богомольцев-рабочих.
— Свирский!
— По обету здесь?
— На год!
— Что это на вас платье все из тюленьей кожи?
— Да монастырская работа!
Он трудился по горло в воде. А, между прочим, ни одна капля не проникла на тело.
— Сколько весу будет в этой тоне?
— Не менее тридцати пудов. Редко меньше. Не гляди, что пароходы тут стоят, не распугали рыбы-то. Чудеса это. Угоднички монашикам своим посылают. Сельдь глупая; она рыба, и разумения ей не дано. Одначе это понимает: как из воды вынешь, — потемнеет вся. Ишь вон, что в лодку брошена — не играет!
Сельдь выбрасывали в лодку. Действительно, через несколько минут — краски гасли. Они заменялись мертвенным синевато-серебристым цветом. Челн наполнился почти до краев. Прямо через бухту рыбаки направились к деревянному зданию амбара на другом берегу. Тут его выпростали. Отсюда сельдь доставляется, часа через два после лова, в погреба обители. При мне нескольким богомольцам в виде подаяния насыпали полные «козонки» сельди. Те на ночь собирались варить уху. Роздали пуда с два.
— По всем берегам так сельдь ловите?
— Зачем. Здесь лов маленький, только тут сельдь руками и вытаскиваем. По другим местам мы вороты устроили. Не в пример легче. Воротом снасть и тянешь. Ровнее и скорее идет. Меньше силы требуется?
— А треску в Анзерах как ловите?
— Как на Мурмане, — ярусами!
— И много попадает?
— Довольно… На какого святого лов, от того зависит. Тут, братцы, везде премудрость, неспроста тоже!
XXXII
Монастырский сад. Ризница. Оружейная
После всенощной я отправился
— Что вам угодно?
— Поговорить с вами!
Мы вошли в садик. Сирень и черемуха были в цвету. В небольших темных аллейках стоит густой аромат.
— Вы, сказывают, из Архангельска. Что слышно там о почившем архимандрите нашем?
— Это о котором следствие производилось?
— Да… за добродетель свою пострадал человек!
— Помилуйте, какая добродетель! А деньги?
— Точно что дьявол попутал его. Но не так понимать это надо. Сущий ребенок был покойный. У него, словно у дитя малого, глаза на все блестящее зарились. Болезнь. Это он не своею волей. А что, говорят, будто эти деньги у монастыря отнимут?
— Да, есть законные наследники!
— Законный наследник — одна наша обитель. Тогда, как он помер, мы сейчас же жандармскому дали знать. Полковник приехал, все опечатал. Так и теперь!
— Однако хорошо же ведется ваше денежное хозяйство, ежели такие крупные суммы можно брать у вас незаметно!
— Не то, что хозяйство. Тут не в хозяйстве дело. Мы скандалу боялись. Ныне известно — безверие везде. Словно волки лютые, ищут, чем бы уязвить обители. Опять же супротив архимандрита никто идти не решался — страха ради иудейска. Один было поднялся — тот его сейчас в другую обитель, в настоятели. Он было не поехал — за противление его в тот же монастырь, только уж простым монахом. Вот оно у нас каково. Опять же его, архимандрита, просто жаль становилось, потому он обходительный такой!
— Ну, вы тоже не совсем правы. У него, говорят, своих денег в монастырь было привезено около ста тысяч, а вы и те захватить думаете!
— Зачем же нам отступаться? У нас помер — наши и деньги. Пусть лучше на доброе дело в обитель пойдут, чем мирским наследникам. От богатства много и зла бывает на свете!
Оправдание — весьма характеристическое.
— Вы говорите: скандала боялись; скандал все-таки вышел. Да и хороша обходительность, если он монахов по другим монастырям разгонял!
— Горе противляющимся, сказано. Ты терпи. Вот и мы от полиции натерпелись… Острова осматривали?
— Да!
— А правда, — таинственно спросил он меня, — что у нас здесь серебряная руда должна быть?
— Не думаю. Соловки просто гранитные стержни, покрытые наносною почвой!
— Вы ведь все по наукам произошли. Железа тоже нет?
— Нет. А если бы оказалось?
— Сейчас бы разработкой занялись. У нас насчет этого хорошо. У нас ведь и горнозаводчики есть. Все мужички-с. У нас мужички есть, что и в журналах пишут!
— В духовных верно?
— Да-с, в духовных. А один шенкурский мужичок — в монахах у нас — задумал историю двинского края написать. Далась ему грамота… Хозяйство наше видели вы? А погреба изволили заметить? Нет. Ну, так завтра я раненько проведу вас…