Солженицын. Прощание с мифом
Шрифт:
Зато 23 ноября 1953 г. он пригласил приехать к нему другого человека:
«Пишу тебе в предположении, что я умру… Если я умру, то этим летом ты обязательно, отбросив всякие помехи, приедешь в Берлик [12] . На Садовой улице, 41, живет врач Николай Иванович Зубов, который заботливо лечил меня во всем течении моих безжалостных болезней. От него ты узнаешь подробности моего последнего года жизни и этим самым как бы повидаешься со мной. Кроме того, ты распорядишься остатками моего имущества, которого наберется больше
12
Берлик — поселок, в котором жил А. И. Солженицын, — предместье Кок-Терека.
Кому же было адресавано это письмо? Оказывается, подруге Натальи Алексеевны по Ростову-на-Дону Ирине Арсеньевой, с которой Александр Исаевич «некоторое время назад стал переписываться» (43).
Приведенное письмо производит странное впечатление. С одной стороны, это предсмертный отчаянный крик, с другой стороны, автор письма еще не уверен в приближении смерти. Тогда для чего поднимать тревогу? И почему отнюдь не самый близкий автору письма человек должен был броситься к нему в далекий Берлик? Но если когда-то они и были близки, не следует забывать, с тех пор прошло более 12 лет. За это время у Ирины Арсеньевой мог появиться жених. К тому же следует иметь в виду, что тогда в глазах окружающих ее знакомый являлся преступником. Не следует сбрасывать со счета и то, что дорога из Ростова в Казахстан требовала денег. Поэтому вероятность приезда Ирины в Берлик была равна нулю. Зачем же тогда нужно было писать ей?
Точная дата возвращения Александра Исаевича из Джамбула неизвестна. Н. А. Решетовская утверждала, что он вернулся в первых числах декабря (44). А. И. Солженицын пишет, что ожидал разрешения на поездку в Ташкент с ноября — месяца (45). Расходятся они и в оценке его состояния. Наталья Алексеевна вспоминала, что по возвращении «в Кок-Терек Саня почувствовал себя лучше», «вернулся аппетит» (46). Александр Исаевич рисует совершенно иную картину: «В декабре подтвердили врачи, ссыльные ребята, что жить мне осталось не больше трех недель» (47). «Еле держась, я вел уроки; уже мало спал и плохо ел» (48).
Как же так? Если смерть уже стучалась в дверь, чего ждал на протяжении всего декабря А. И. Солженицын? По одной версии, — направления в ташкентский онкологический диспансер (49), по другой — окончания четверти (50). И одно, и другое объяснение могут вызвать только недоумение.
В «Теленке» Александр Исаевич пишет, что «поехал умирать в Ташкент» «под новый 1954 год» (51), т. е. в последних числах декабря 1953 г. А вот его свидетельство из «Архипелага»: «Эту ночь перед отъездом в Ташкент, последнюю ночь 1953 г., хорошо помню» (52), из чего явствует, что он уехал не ранее 1 января 1954 г.
От Кок-Терека до Ташкента несколько сот километров. Это расстояние можно было преодолеть за один день. Между тем, выехав около 1 января, А. И. Солженицын добрался до столицы Узбекистана только 4-го числа, когда его положили в 13-й (онкологический) корпус клиники Ташкентского государственного медицинского института и передали врачам Лидии Александровне Дунаевой и Ирине Емельяновне Мейке (53).
«Врачи, — вспоминала Н. А. Решетовская, — сочли операцию ненужной, предложив рентгенотерапию. Так Саня попал в лучевое отделение», здесь он провел «полтора месяца» и получил «12 тыс. рентгенов» (54). Свое пребывание в Ташкенте А. И. Солженицын позднее описал в повести «Раковый корпус» (55).
Когда ее автора положили в больницу,
«Я — отмечал А. И. Солженицын, выступая 22 сентября 1967 г. на заседании Секретариата Правления Союза писателей СССР, — давал повесть на отзыв крупным онкологам — они признавали ее с медицинской точки зрения безупречной и на современном уровне. Это именно рак, рак как таковой» (58).
Я тоже обратился к одному из онкологов, который заявил, что познакомился с «Раковым корпусом» еще тогда, когда он ходил в Самиздате, но не смог дочитать его до конца именно потому, что с медицинской точки зрения течение болезни и процесс лечения описаны совершенно некомпетентно (59).
По свидетельству Н. А. Решетовской, в Ташкенте ее муж пробыл полтора месяца, т. е. примерно до 19 февраля 1954 г. (1) «По пути домой» он заехал в горы, к «старику Кременцову» за лечебным корнем и в последних числах февраля вернулся в Кок-Терек (2).
«Тем временем, — пишет Наталья Алексеевна, — освобождали многих ссыльных. В марте 54-го года Саня тоже написал Ворошилову просьбу избавить от ссылки. Даже приложил справку онкодиспансера, хотя не очень надеялся на успех. В Москве заявление почему-то не разбиралось. Вернули на усмотрение Джамбула. Там отказали» (3).
Вскоре после возвращения из Ташкента Александр Исаевич стал домовладельцем. «Появились деньги — пишет он, — и вот я купил себе отдельный глинобитный домик, заказал крепкий стол для писания, а спал — все также на ящиках холостых» (4). «Домик мой стоял на самом восточном краю поселка. За калиткою был — арык, и степь, и каждое утро восход» (5).
Почувствовав весной 1954 г. выздоровление, А. И. Солженицын, если верить ему, с головой ушел в учительство (6). «При таком ребячьем восприятии я в Кок-Тереке захлебнулся преподаванием, и три года (а может быть, много бы еще лет) был счастлив даже им одним» (7). По утверждению Александра Исаевича, работал он в школе в две смены (8) и его нагрузка составляла 30 часов в неделю. (9). Однако, пишет он, «мне не хватало часов расписания», «я назначал… вечерние дополнительные занятия, кружки, полевые занятия, астрономические наблюдения… Мне дали и классное руководство, да еще в чисто казахском классе, но и оно мне почти нравилось» (10). И, несмотря на подобную загруженность, у него «каждый день оставался часик для писания» (11).
30 часов в неделю, это 5 часов в день без «окон». «Вечерние дополнительные занятия, кружки, полевые занятия, астрономические наблюдения» — не менее одного часа в день. Подготовка к урокам, проверка тетрадей и классное руководство — около двух часов, «кухонное хозяйство» в самом широком смысле этого слова, включая покупку продуктов, заготовку топлива, топку печи, приготовление пищи, мытье посуды и т. д., — еще, как минимум, два часа, утренний туалет и прогулка — не менее часа, завтрак, обед и ужин с учетом разогревания пищи — столько же, уборка дома, стирка одежды — полчаса, дорога в школу и обратно — еще столько же, слушание радио и чтение газет — не менее получаса, общение с коллегами, соседями и другими знакомыми — как минимум, полчаса. Итого по меньшей мере 14 часов. Если взять один час на отдых и восемь часов на сон, окажется, что для литературного творчества у А. И. Солженицын действительно оставалось не больше «часика» в день. Единственно, на что он мог рассчитывать — на воскресенье.