Сон над бездной
Шрифт:
– Злата, я хочу тебя.
– Не заговаривай мне зубы, – она снова погрозила ему пальцем. Он поймал ее руку, смял, притянул к своим губам, но не поцеловал, прикусил ее палец.
– Я был полон тобой вот так, – он показал на свое горло. – Мне надо было выплеснуть…
– Тестостерон или адреналин? – усмехнулась она.
– Тебя…
– Пусти! Только не здесь!
– Тогда пойдем ко мне.
– Ты сам придешь ко мне ночью.
– А может, ночью я к ней приду? Сама ж говоришь, я Машку должен как-то утешить.
Бац! – она наградила
– Пусти, мерзавец, подонок!
– А ты мамочке моей пожалуйся на меня, – он впился поцелуем в ее губы.
Пауза. Вздохи.
– Ты просто садист, Богдан, – тихо, вяло, покорно прошептала Злата. Как ее тон был не похож на прежний – повелительный, насмешливый, победный!
– Я видел мельком – Гиз приехал, – Богдан, казалось, пропустил ее слова мимо ушей. – Если ты считаешь, что в наших отношениях какие-то проблемы, обратись к нему.
– По поводу тебя обращаться бесполезно, хотя… – тон Златы снова изменился. – Лидка-покойница к нему вовсю за помощью обращалась.
– Ну а это откуда тебе известно? Снова от моей мутер?
– От него самого.
– От кого?
– От Олега Гиза, – Злата как ни в чем не бывало потрепала Богдана по щеке, еще горевшей от оплеухи. – Кстати, у него опять новая машина. На этот раз «Лендровер».
– Я его видел утром у ворот, – сообщил Богдан. – Что-то больно рано он сюда заявился.
– А самого-то тебя куда утром носило?
– Тебе правда интересно?
– Да, мне интересно, куда это на заре срывается мой любовник.
– А-а, значит, ты сама не спала.
– Я спала. Потом проснулась. А тебя след простыл.
– Я давно хотел посмотреть на тот дом в долине.
– Какой еще дом?
– Священника, ну где, как рассказывают, тот мальчишка, сын графа, зарезал ту девку.
– И ты отправился на это смотреть после того, как мы… после того, как провел ночь со мной?
– Да. Что ты на меня так уставилась, Злата?
– Ничего. Надо же… А ведь я тебя, оказывается, совсем не знаю, племянничек.
Глава 14
ЭКСКУРСИОННЫЙ МАРШРУТ
Сергей Мещерский искренне недоумевал: по всем законам логики, оперативное рвение местных детективов к вечеру должно было несколько поутихнуть, поисковый накал снизиться – в конце концов, свое слово должна была сказать простая человеческая усталость. Ан нет. К шести часам во двор замка лихо зарулили сразу две машины с мигалками. Андрея Богдановича Лесюка уже во второй раз за эти сутки посетили местный прокурор и начальник милиции.
– Не пойму, они вроде тут все закончили и убрались восвояси, – шепнул Мещерский Кравченко. – А теперь снова заявились. Почему?
– Возможно, какие-то новые обстоятельства открылись, – ответил Вадим.
– Какие еще обстоятельства?
– Они опрашивать персонал тут в замке закончили, а там, – Кравченко
– Что – вообще?
– Судя по их виду, – Кравченко смотрел на милиционеров (они стояли наверху замковой лестницы у каменной балюстрады), – что-то изменилось за эти несколько часов.
– Что могло измениться? Ведь мы были там, на месте, все происходило на наших глазах.
– Все-то все, а кое-чего все же не было.
– Чего не было, Вадик?
– Например, полотенца.
– Какого еще полотенца?
– Того самого, которое утром видела уборщица. У мадам Шерлинг под мышкой был коврик для занятий йогой, а на шее полотенце. Было вот – а его не нашли.
– А коврик мы, по сути, умыкнули, – вздохнул Мещерский. – Это называется сокрытие улик, криминалом пахнет. А насчет этого полотенца… мало ли, она могла по дороге на смотровую площадку где-нибудь оставить его, например в кресле на террасе или на скамейке в парке. Или швырнуть вниз.
– Швырнуть мог и кто-то другой.
Мещерский молчал.
– Что-то изменилось, – повторил Кравченко. – И в наших с тобой силах здешние перемены усугубить.
– Что ты хочешь сделать?
– Ничего, просто для начала побеседовать с ее мужем. Точнее, с новоиспеченным вдовцом.
Прокурор и сопровождавшие его лица отбыли через час. Когда шум моторов милицейских машин стих, Кравченко и по-прежнему недоумевающий Мещерский отправились к Павлу Шерлингу. Он обнаружился в гостиной – в той самой, где ночью Елена Андреевна, рискуя перебудить всех, включала свет в поисках своего мужа. Шерлинг сидел на диване, рядом на столе стоял полупустой хрустальный графин виски – трезвенник Шерлинг был пьян. Оказывается, сразу после первой беседы со стражами порядка он начал пить неразбавленный скотч и к моменту их второго визита в замок был уже хорош. Здесь же, в гостиной, находился и Андрей Богданович Лесюк – он был, судя по его виду, чем-то сильно раздражен и обескуражен.
– Извините, мы могли бы с вами переговорить? – спросил Кравченко.
– А, ребята… заходите… хоть какие-то свежие лица, молодые лица, новые, – Павел Шерлинг вяло махнул рукой. – Помогли мне сегодня… как никто помогли там, внизу… я таких вещей не забываю. Поддержали, помогли. Вы да вот Андрей Богданыч… а остальные все как крысы… Как крысы в норы попрятались.
– Паша, тебе надо успокоиться, – буркнул Лесюк.
– А я уже спокоен. Все уже произошло. Все случилось. И я… я уже ничего не могу изменить. – Шерлинг попытался подняться с дивана, но ему это не удалось. Странно было видеть этого лощеного столичного яппи в таком состоянии – крашеный ежик волос дыбом, на белой рубашке-поло пятна грязи и засохшей глины (следы спуска в крепостной ров). – Что я скажу дочери, когда она спросит, почему ее мать покончила с собой?