Сон разума (сборник)

Подольский Наль Лазаревич

Александр Петрович пришел к очевидному и малоутешительному выводу, что находится отнюдь не в государственной тюрьме, а попал в частный, коммерческий сектор тюремного бизнеса. Здесь, по-видимому, держали людей, у которых вымогали деньги или информацию.

Часа через два один из его похитителей принес еду, достаточно скверную, но адвокат заставил себя поесть. Кормежка означала, что, по крайней мере, завтра он им нужен еще живым и, кем бы ни были эти ребята, сегодня рабочий день у них кончился. Он на пробу спросил, который час, но в ответ услышал односложное ругательство. Его тюремщик на профессионального вертухая

был похож так же мало, как и на милиционера. Александр Петрович решил, что он из числа «мертвяков», то есть людей, которые по всем документам значатся покойниками, — как бы выходцев с того света, обреченных по одному слову своего шефа вернуться в небытие, уже навсегда, и потому готовых выполнить любые, даже самые дикие, приказы.

Остановив эти не имеющие прямого отношения к его судьбе мысли, адвокат занялся анализом своего положения. Он без труда просчитал дальнейшие действия Карины и их вероятный результат. По его прикидкам выходило, что критическим будет следующий день, и если ему удастся выжить в ближайшие сутки, то потом убивать его будет уже бессмысленно, разве только по недоразумению.

Отсюда вытекала стратегия поведения: на первом же допросе — а он не сомневался, что таковой последует — нужно вылепить нечто такое, на что они не могли бы не клюнуть и на проверку чего требуется не менее одного дня. Продумав парочку вариантов подобной наживки, он счел наиболее целесообразным попытаться поспать.

Но, увы, уснуть оказалось не просто. В голову лезли разнообразные и по большей части совершенно бесполезные мысли. В частности, он недоумевал, почему в данной, очевидно угрожающей, ситуации его позвоночник не подает предупреждающих сигналов. Не веря в возможность утери столь важной функции организма, он подумал, что его биологический индикатор опасности — слишком тонкий прибор для таких грубых условий и он, как говорят техники, «зашкалил». Под эти странные мысли ему удалось наконец уснуть.

Разбудили его хамским способом, схватив за шиворот и скинув с койки на пол. В камере находились оба вчерашних бандита, теперь наряженные в рабочие робы, и человек в сером пиджачном костюме, но с военной выправкой.

Не выше подполковника, мысленно оценил его звание адвокат.

Усевшись на принесенный его подручными стул, человек в сером вынул из кармана блокнот.

— Фамилия? — задал он первый вопрос с сонными интонациями в голосе. — Можете сесть.

«Профессионал», — умилился про себя адвокат.

Он пошел по пути так называемых чистосердечных признаний, рассказав все как было о видеокассете и о содержании фильма. Затем он без всяких угрызений совести сдал доктора Буги, но решил пощадить Фавиловича, на случай если самому удастся остаться в живых, — второго такого умельца найти будет трудно. Поэтому на вопрос, какой он использовал плейер, адвокат небрежно назвал систему записи, указанную ему в свое время Фавиловичем.

— Откуда у вас такой редкий плейер?

— Я же коллекционер, — любезно улыбнулся Александр Петрович, — у меня много редких экспонатов.

Допрашивающий непроизвольно слегка кивнул головой и усмехнулся. Адвокат кивок отметил с удовлетворением, а усмешку счел зловещим признаком.

— Где ваша жена?

— В Ереване у родственников.

— Адрес?

Адвокат сочинил правдоподобный армянский адрес.

— Где кассеты?

—

У нее.

Человек в сером удивленно поднял брови, и адвокат получил сильный удар кулаком по лицу, опрокинувший его на спину. Во рту стало тепло и солоно, и с губ закапала кровь.

— Аккуратнее, — откуда-то издалека произнес строгий голос.

Адвоката подняли в вертикальное положение, и свинцовый кулак целиком погрузился в его тело в районе солнечного сплетения. Он ощутил невыносимую боль и тотчас перестал ее ощущать, равно как и собственный — вес, и почувствовал, что куда-то летит в темной пустоте.

Когда он очнулся, то не мог сообразить, сколько времени был в отключке. У самых глаз он увидел полу серого пиджака и услышал вопрос:

— Где?

Александр Петрович еле слышно шепелявил разбитыми губами. Человек в сером повторил негромко, с машинной интонацией:

— Где кассеты?

— В прокуратуре… в транспортной прокуратуре… в сейфе.

— Точнее.

— Кабинет прокурора Брюханова… комната тридцать два… ключ у секретарши… Лизой зовут.

— Ладно. Пока хватит. — Серый пиджак исчез из поля зрения, а голос звучал раздраженно, и это доставило удовольствие адвокату.

Он как следует все рассчитал. Сегодня суббота, прокуратура закрыта, и заветный кабинет опечатан. Это уже целая боевая операция — штурмовать здание, взламывать кабинет и возиться с сейфом, да еще неизвестно, чем кончится. В рабочий день все можно сделать куда проще. Значит, нужно ждать понедельника, а до него ты, дружок, не доживешь. Что это будет — самоубийство или несчастный случай, пока неизвестно, но похоронят тебя очень скромно, без речей и салютов. А вас, приятели, хоронить вообще не станут, вы и так покойники. Пристрелят и скинут в какой-нибудь люк.

Адвокат, изображая крайнюю слабость, опустил веки — не дай Бог, уловят торжество в его глазах.

Проскрипела дверь, лязгнул замок.

Александр Петрович забылся в полусне, полуобмороке. Он заработал право как следует поспать.

Проснувшись, он обнаружил на стуле кусок фанеры, изображающий поднос, и на нем — чайник с остывшим кипятком и скудную пищу. Поглощая ее разбитым ртом и морщась от боли, он с удовлетворением подумал, что никого из этих людей больше никогда не увидит.

Время тянулось невыносимо медленно, и он не мог придумать никакого способа его измерения. Он попытался использовать для этой цели чувство жажды: пил понемногу и лишь когда очень хотелось. Ему казалось, цикл возникновения и утоления жажды длится примерно два часа, и он отсчитывал циклы, выдергивая нитки из носового платка. Вскоре он осознал, увы, бессмысленность своего занятия, ибо во время сна возникали невосполнимые провалы в и без того, мягко выражаясь, неточной системе, но продолжал выдергивать нитки, создавая себе иллюзию деятельности.

Когда ниток накопилось двадцать пять, а вода в чайнике кончилась, он начал стучать стулом в дверь. Не зная времени суток, он устраивал сеансы стука, — как ему казалось, каждые час-полтора. Во время второго сеанса стул развалился, после шестого крупных обломков не оставалось, с восьмого сеанса он начал использовать собственные кулаки. С какого-то момента он перестал соблюдать интервалы и бессистемно молотил в дверь окровавленными кулаками, уже не надеясь на успех и не отдавая себе отчета, зачем это делает.