Сон в пламени
Шрифт:
– Вы не возражаете? Вообще-то он мирный. Если я сейчас попробую дотронуться до него, он только начнет сопротивляться и устроит сцену. Немного погодя он успокоится, и я все улажу.
– Ничего-ничего. Привет, Лиллис.
– Не обращайте на него внимания. Он будет просто сидеть и смотреть. Так он выражает, что вы ему нравитесь. Он не опасен.
Она протянула ему кусочек пахлавы. Он взял его и уронил на пол; его глаза не отрывались от меня. Я поднял лакомство с пола и снова протянул ему. Он раздавил его между пальцев.
– По-моему, это самый красивый мужчина,
– Знаю. Будь он нормальным, ему бы от женщин отбоя не было. А так, когда мы с ним идем по улице, они лишь мечтательно смотрят на него. Извините меня, я через минутку вернусь. – Она встала и вышла из комнаты.
Лиллис поднес мою ладонь к лицу и, закрыв глаза, медленно потерся об нее щекой. Это напомнило мне Орландо, когда он ласкается.
– Ты умеешь говорить?
Он, как рыба, несколько раз открыл и закрыл рот, а потом заговорил, медленно, старательно, голосом маленькой девочки:
Нынче пеку, завтра пиво варю,
У королевы дитя отберу.
Не сыграть никому в мою игру,
Потому что не знает никто вокруг,
Что зовут меня Румпельштильцхен!
Возвращаясь, миссис Бенедикт что-то уронила в прихожей. Лиллис испуганно посмотрел на дверь. Он открыл мне один из своих секретов и словно боялся, что она узнает. Только когда она вошла в комнату, я вспомнил, что слышал в одном из моих снов: «Не сыграть никому в мою игру».
– Все хорошо? Глядите, как он смотрит на вас! Обычно он не так приветлив с чужими.
– Он когда-нибудь говорит, миссис Бенедикт?
– Да, время от времени. И любит, когда я ему читаю. Особенно сказки. Его любимая – «Румпельштильцхен». Когда он в хорошем настроении, то может повторить ее почти слово в слово с начала до конца. Если подумать, он, пожалуй, только ее и рассказывает.
Понял он ее или нет, но чем-то мать, похоже, рассердила его. Лиллис вскочил и повторил то же, что говорил раньше. Только на этот раз произнес строчки так быстро и с таким волнением, что они слились в какую-то тарабарщину.
– «Нынчпекузавтрапиврю…»
Я не сознавал, как мала была комната, пока он не начал бегать по ней. Он взбирался на мебель, ударялся о стены, падал и снова вставал. Что с ним? Судя по выражению лица матери, она понимала не больше моего.
– Лиллис, прекрати!
– «Нынчпеку…»
– Пожалуйста, остановите его!
Я обхватил его колени, и мы вместе упали. Он продолжал лягаться и повторять те же строчки. На полу он потянулся ко мне, чтобы поцеловать в губы, а когда я оттолкнул его, рассмеялся.
– «Тебя зовут Риппенбист, или Гаммельсваде, или Шнюрбайн?»
– Лиллис, прекрати!
– «Тебя зовут Кунц? Или Гейнц? А может быть, твое имя Румпельштильцхен?»
– Лиллис!
Вернувшись к себе, я увидел, что Марис устроила перестановку, дабы разместить свои множащиеся пожитки. Хотя она начала потихоньку перевозить вещи, но переезжать ко мне отказывалась, пока мы не поженимся. Тем не менее, мне нравилось видеть ее одежду в шкафу, ее книги на столе.
Она
– Ради бога, прервись, я расскажу, что со мной произошло.
– Погоди секунду, Уокер. Дай мне закончить с этим. И не смотри. Я работаю над подарком тебе на день рождения.
На экране через ее плечо я рассмотрел разноцветье ярких пересекающихся линий и ничего больше.
Я пошел на кухню выпить стакан воды и, подойдя к раковине, случайно взглянул через окно во двор. Увиденное заставило меня броситься к двери.
– Ты куда?
– Сейчас вернусь!
Перепрыгивая через две ступеньки, я ринулся вниз. Через несколько секунд я был во дворе и рассматривал велосипед.
В американских городах вы видите их на каждом шагу – эти бредовые сооружения, вся поверхность которых, каждый дюйм, покрыта всевозможными флажками, вымпелами и зеркальцами, отчего велосипед колышется и трепыхается, пролетая пугалом по Ла-Бреа или Мэдисон-авеню с седоком, таким же диковинным, как его машина, Вена тоже не без причуд, но другого рода. Это была еще одна причина, почему повторная встреча с этой штуковиной так поразила меня.
Неподвижный, прислоненный к стене, велосипед имел жалкий, печальный и отчаявшийся вид – настоящая профанация мечты о стиле и скорости. Но о каком стиле? Флажки, рекламирующие молоко, венскую футбольную команду и старого кандидата в президенты от OVP, торчали из-под желтого, как банан, седла. По бокам от руля располагались два треснувших зеркала с наклейками мультяшных персонажей Астерикса и Обеликса посередине, затруднявшими задний обзор, для которого, по идее, зеркала и предназначались. Сам велосипед был раскрашен как мебель от итальянской дизайнерской группы «Мемфис»: одно крыло – оранжевое, другое – голубое, а перекладины рамы – каждая своего, кричащего, контрастирующего с другими цвета. Обода вместе с шинами были посеребрены из пульверизатора.
Я видел его раньше. Несколько недель назад, ночью, когда проводил Марис назад в квартиру Уши. В ту ночь мы впервые были вместе. Я стоял, положив руку на седло, и пытался воскресить в памяти, как выглядел ехавший на велосипеде человек. Мне вспоминались щербатые зубы, клочковатая борода и то, что, приветствуя, он назвал меня Реднаскелой. И этот запах! Запах человека в горячечном бреду.
– Уокер!
Я поднял глаза и увидел лицо Марис, высунувшейся из нашего окна.
– Что ты там делаешь внизу?
– Спускайся и взгляни на это.
– А что случилось?
– Вот спустись.
Я снова уставился на велосипед, пытаясь расшифровать покрывающую его аляповатую иероглифику, извлечь хоть крупицу информации. Когда подошла Марис, я, не отрывая взгляда от машины, вкратце объяснил ей, в чем дело. Без лишних вопросов ока подошла к велосипеду с другой стороны и тоже стала рассматривать.
– А где же его хозяин?
– Хотел бы я знать. Это здорово упростило бы задачу.
– Думаешь, он знает, что ты здесь живешь? А это что?