Сонаты: Записки маркиза де Брадомина
Шрифт:
Дрожащей рукой он наполнил серебряный кубок и протянул его Нинье Чоле: та молча его приняла и молча передала мне. Но брат Лопе тут же наполнил другой кубок:
— Что вы делаете, ваша светлость! Для господина маркиза есть еще один…
Нинья Чоле мечтательно улыбнулась:
— Составьте вы ему компанию, брат Лопе.
Брат Лопе загоготал. Он уселся на скамью и поставил кубок рядом с собой:
— Ваша светлость разрешит мне задать один вопрос? Откуда вы знаете Хуана де Гусмана?
— Я его не знаю.
— Как же вы могли так храбро его защищать?
— Просто пришла такая фантазия.
Брат Лопе покачал головой, на которой белела тонзура, и выпил глоток вина:
— Фантазия!
— Мужчина мужчине рознь, — с нескрываемым презрением сказала Нинья Чоле.
Умиротворенный отличным вином, которое мне подливал брат Лопе, я учтиво заметил:
— Чтобы служить мессу, нужно еще больше мужества!
Брат Лопе весело на меня посмотрел:
— Это не называется мужеством. Это благодать.
Мы подняли бокалы и вместе выпили. Брат Лопе наполнил их снова:
— Ваша светлость, вероятно, даже не имеет представления о том, кто такой Хуан де Гусман?
— Я впервые услышал это имя вчера, набирая провожатых в Веракрусе. Верно, какой-нибудь знаменитый разбойник.
— Знаменитый. За голову его назначена награда.
— Ну а теперь-то он убережется?
Брат Лопе сложил руки и многозначительно опустил глаза:
— Кто знает, ваша светлость!
— Как это он рискнул войти в церковь?
— Он очень благочестив. К тому же аббатиса — его крестная мать.
В эту минуту крышка ларя приоткрылась, и оттуда высунулась голова. Это был Хуан де Гусман. Брат Лопе стремительно подбежал к дверям и запер их на засов. Хуан Гусман выскочил из ларя и прямо посреди сакристии кинулся целовать мне руки.
Брат Лопе сел с нами рядом и дрожащим от волнения голосом пробормотал:
— Тому, кто рискует головой, головы не сносить.
Хуан де Гусман презрительно улыбнулся:
— Двум смертям не бывать, одной не миновать, брат Лопе!
— Хоть бы говорил-то потише.
Брат Лопе настороженно смотрел то на дверь сакристии, то на решетку окна. Мы последовали его благоразумному совету, и, пока мы продолжали наш разговор в дальнем углу сакристии, Нинья Чоле, отойдя в сторону, в страхе творила молитву.
По словам брата Лопе, за голову знаменитого разбойника, за великолепную голову испанского авентуреро, была назначена награда. В XVI веке Хуан Гусман завоевал бы права дворянства, сражаясь под знаменами Эрнана Кортеса.{38} Может быть, тогда бы он оставил по себе славную память. У этого предводителя разбойников были рыцарские замашки; казалось, он рожден для того, чтобы прославить свое имя в Новой Испании,{39} грабя города, насилуя принцесс и обращая в рабство императоров. Старый и усталый, изувеченный рубцами от ран и увенчанный славой, он, вернувшись домой, привез бы с собою свою добычу, завоеванную то ли в Отумбе, то ли в Мангорэ и превращенную в испанские дублоны. Славные битвы! Гордо звучащие имена! Он воздвиг бы башню; с соизволения господина своего короля он основал бы майорат и был бы с почестями погребен в церкви какого-нибудь монастыря. Надгробная плита с гербом и пространной надписью напоминала бы о подвигах кабальеро, и еще много лет спустя его каменною статуей под сводами церкви матери продолжали бы пугать непослушных детей.
Я преклоняюсь перед благородством аббатисы, которая сумела сделаться его крестной матерью, продолжая оставаться святой. Что до меня, то скорее всего меня искусил сам дьявол, ибо предводитель разбойников имел вид суровый и галантный. Такими на старинных портретах изображали военачальников эпохи Возрождения. Он был красив, как незаконный
У предводителя этих бандитов были свои любовные похождения. Он был одинаково знаменит и своей неистовой храбростью и своими повадками галантного кабальеро. Он властвовал над дорогами и тавернами. У него хватало храбрости разъезжать верхом в одиночестве, высоко заломив поля украшенной золотом шляпы. Его белый сарапе{40} развевался по ветру, как мавританский плащ. Он был красив суровой, мужественной красотой: маленькие блестящие глаза, которые пронизывали насквозь, гордый излом носа, загорелое лицо, прямые усы, шелковистая черная борода. В его пламенном взгляде трепетала душа великого полководца, твердая и готовая к любым поворотам, как рукоять шпаги. К сожалению, таких натур остается совсем уже мало.
Как прекрасна была бы участь этого Хуана де Гусмана, если бы на склоне лет он раскаялся и удалился в один из монастырей, чтобы искупить там грехи, подобно святому Франциску де Сена!
Мы вернулись в Веракрус в сопровождении только нескольких верных нам слуг. «Далила» все еще стояла на якоре близ замка Улуа, и мы увидели ее издалека, когда усталые и измученные жаждою лошади поднимались по песчаному склону холма. Мы проехали городом, нигде не остановившись, и направились к берегу, спеша переправиться на фрегат. Вскоре после того как мы поднялись на борт, «Далила» подняла паруса, чтобы воспользоваться попутным ветром, налетевшим издалека и покрывшим рябью море, зеленое, как во сне. Едва только парус заполоскал, как Нинья Чоле, растрепанная и бледная, кинулась к борту — ей стало худо.
Капитан в белом кителе и пальмовом сомбреро расхаживал взад и вперед по юту. У правого борта, укрывшись в тени парусов, спало несколько матросов; под тентом двое харочо,{41} севшие на фрегат в Тукстлане, играли в ландскнехт. Это были отец и сын. Оба худые и желтые. Старик с козлиной бородкой, молодой — еще безусый. Партия неизменно кончалась ссорой, и проигравший грозил убить другого. После игры каждый сосчитывал свои деньги и, что-то бормоча, стремительно прятал их в кошелек. Несколько мгновений разбросанные карты лежали на постеленном между ними сарапе. Потом старик медленно их собирал и тасовал снова. Тогда сын его, которому все время не везло, вынимал из-за пояса кожаный кошелек с золотом и опрокидывал на сарапе, после чего игра возобновлялась.
Я подошел к ним и стал смотреть. Старик, у которого в эту минуту в руках были карты, вежливо пригласил меня и велел сыну подвинуться, чтобы я мог сесть в тень. Я не заставил себя просить. Усевшись между обоих харочо, я отсчитал десять дублонов Фернанда и поставил их на первую выпавшую карту. Я выиграл, и это раззадорило меня продолжать игру, хоть я и сразу сообразил, что старик — опытный шулер. Его загорелая исхудавшая рука, похожая на ястребиную лапу, медленно метала. Сын его, по-прежнему мрачный и молчаливый, искоса смотрел на игру отца и каждый раз ставил на те же карты, что и я. Старик все время проигрывал мне и нисколько этим не огорчался. Я заподозрил, что он собирается меня надуть, и удвоил внимание. Но я продолжал выигрывать.