Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы
Шрифт:
На другой день я снова отпросился у папаши, на этот раз у собственного, и пошел в РОВД. Решил, что по телефону меня скорее отошьют, а так хоть прогуляюсь. Зашел я в здание, дежурному говорю, что хочу повидать такого-то по личному делу. Тут, кстати, сразу видно, как в городе дело поставлено — я пришел-то вроде как население, но сержант вполне себе вежливый, ничего такого, проходите, говорит, а кстати, вот он сам идет, кто вам нужен. Следователь — мужик такой, в годах, толстый, брови хмурит, но тоже достаточно корректно спрашивает, типа чем могу помочь. Ну с этим я уже таиться не стал, протягиваю удостоверение. Он прочитал и так с усмешкой мне: «Что, кинолог, на работу пришел наниматься? Или собаку у тебя свистнули?» (он сказал иначе).
Тут опять психология. Хуже всего начать с ним общаться официально. У него сразу взыграет самолюбие: какой-то парень вдвое его моложе (а ему уже реально на пенсию пора), да еще из Москвы, будет тут у него дело требовать. Поэтому я сразу немного прикидываюсь недотепой —
«Дело я тебе, конечно, не дам, сам понимаешь, не имею права, — говорит он мне, когда мы вхо-дим в его кабинет. Там два стола, два сейфа, но напарника его нет. — Но рассказать могу. Дело это и простое и сложное одновременно. Простое — потому что вот жертва, а вот преступник, вот три свидетеля и записи с двух камер. А сложное — потому что реально непонятно, зачем он ее хотел причморить. Совершенно незнакомую бабу. На ровном месте».
Ну, в общем, рассказывает он мне ровно то, что я уже знаю — и никаких у Аверьянова раньше не было таких историй, и характеризуется он отовсюду с лучшей стороны. И что врачи никаких признаков помешательства не нашли. По ходу даже опросили его одноклассников и одногруппников из школы и института, где он учился, — вообще ничего! Такой положительный, что аж скулы сводит. С родителями его поговорили! Как свидетелей их по закону нельзя призвать, но все равно — вдруг там в детстве у него были какие-нибудь не те наклонности, и тут пусто. Я, десять раз извинившись, спросил еще вот про что: Липа сказала, что он на военном заводе служил — может там что-то неладное? Оказывается, что и эту тему отработали: он вообще никакого отношения к производству не имел и к секретам допущен не был, только зарплату считал для рабочих, да и то не в основном здании, а где-то в филиале. Так что как ни крути, а корячится ему, бедняге, статья сто одиннадцатая, умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, а срок по ней до восьми лет. Наверное, толковый адвокат мог бы переквалифицировать на сто восемнадцатую, то же самое, но по неосторожности, но это адвокат, как выразился мой собеседник, «сам себя за жопу искусать должен, чтобы доказать, что можно по блудняку чужую бабу угандошить до полусмерти». То есть, переводя с полицейского на русский, представляется крайне маловероятным.
Ну хорошо. Написал я Липке в ватсап, что у меня есть новости, хотя и не слишком обнадеживающие, ну и сразу предложил зайти рассказать. Это, конечно, мне не по пути, но вряд ли она стала бы придираться. Там все то же: младенец, на этот раз не спящий, и папаша. Ну и она как в прошлый раз — их в комнату, меня на кухню. Сегодня она была в домашних брюках, вроде спортивных, и футболке с веселенькой надписью. Вроде вижу, что дурацкая одежда, явно с рынка, а все равно смотрится на ней, как на фотомодели. Ну и опять, конечно, задумался: то, что она принимает меня в домашнем, значит, что не считает меня за мужчину, что ли? Раз вовсе не старается хоть немного принарядиться. Или, наоборот, видит меня членом семьи, кем-то вроде братика, перед которым не стесняются? Потом сам себя и одернул: у женщины беда, муж вот-вот по этапу пойдет, а ты о таких глупостях думаешь, тьфу. Ну вернулась она ко мне на кухню, сегодня какая-то веселая, меня даже приобняла и в щеку клюнула. Я запах ее вдохнул, который десять лет помнил, и прямо поплыл. Но опять быстро собрался в кучку и слово за слово рассказал все, что услышал от следака. Почему-то ее это обрадовало: «Ну ты видишь, что даже они не верят, что он виноват». Однако. Много лет я пытаюсь понять, каким местом женщины слушают и как так выходит, что ты им говоришь одно, а они совершенно искренне выцепляют из этого другое, чего там, может быть, и не было вовсе. «И что, — спрашивает, — мы будем делать?» Нравится мне это «мы».
— Вспоминать, — говорю, — будем. Копаться в сокровищнице твоей памяти. Если мы считаем, что у отца твоего сына не было причин придушить гражданку Мордмиллович, а просто у него вдруг шарики заехали за ролики, значит произошло что-то, что этот приступ вызвало или стимулировало. Например, пришла в гости соседка и подсыпала ему в компот псилоцибиновых грибов.
— Не было, — отвечает, — никакой соседки.
— Ну, хорошо, — говорю. — Соседка это для примера. Давай медленно разматывать этот день назад, обращая внимание на все сколько-нибудь необычное.
Она начинает вспоминать. Удивительно, сколько бессмысленных подробностей хранит человеческая память. Считается, что в живом организме все устроено по максимуму рационально: какая-нибудь корова представляет собой идеальную машину для переработки травы в молоко и мясо: специальные зубы, которые размалывают растительность, очень сложный желудок, который справляется с грубой пищей и так далее. На
Тут Липа подозрительно зашмыгала носом, и я испугался, что она расплачется, но она успокоилась и продолжала вспоминать, хотя видно было, что выложила уже все, что знала. «Хорошо, —
говорю, — с ужином все понятно, давай дальше в обратном порядке». Дальше особо вспоминать было не о чем, потому что Аверьянов весь день был на работе, а как пришел — они сразу сели ужинать. Был ли он как-то рассеян или расстроен, когда пришел? Нет, все было, как обычно. Открыл дверь своим ключом, переобулся, поставил портфель под вешалку, сходил поцеловал сына, пожал руку тестю, умылся и отправился на кухню. Хорошо, можно посмотреть, что в портфеле? Конечно. В портфеле журнал «Главный бухгалтер», который он в шутку называл «Юный бухгалтер». Да он, черт возьми, просто король юмора, этот Аверьянов (этого я, конечно, ей не говорю). Хотел я еще в его телефоне покопаться, но решил, что это все-таки слишком интимный предмет. Да и коллеги мои, думаю, его уже проглядели от и до. Забавно — я ведь тут никто, бывший одноклассник, но мне почему-то неприятно при мысли, что они читали его переписку с Липкой. Как, интересно, бухгалтеры называют своих девушек — «моя копеечка»? В общем, проехали, спрашиваю дальше. Что утром было?
Ничего утром не было: у мальца режутся зубки, так что Липка полночи с ним не спала, а утром как раз задремала, так что на работу он уходил сам, без утреннего поцелуя. И завтрак сам себе готовил. Это мне почему-то было приятно, как будто это я лично его оставил без омлета, приготовленного Липиными лилейными ручками. Не понимаю, усмехнулся я, что ли, в эту минуту, но она что-то заметила и мне так с вызовом говорит: «Ну про ночь я тебе, с твоего позволения, рассказывать не буду». Это она вроде как намекает, что ее главбух в постели накануне оказался на высоте. Ну да мне-то что, я вообще могу никаких вопросов не задавать, а вместо этого откланяться. Ладно, прочь обиды, едем дальше.
Предыдущий день во всем был похож на этот: утром ушел (правда на этот раз после совместного завтрака), вечером пришел. Поужинали, посмотрели кино, пока ребенок спит, потом Липка пошла кормить Димочку, а Аверьянов перед сном поиграл со своими игрушечными паровозами. Ладно. А во вторник?
А во вторник он ходил со Светкой на концерт. Ну дратути, как пишут в этом вашем интернете. Что за Светка? Какой концерт? Светка — Липкина лучшая подруга, говорит она, и тут я сразу понимаю, что в прошедшие десять лет у нее была своя собственная жизнь: где-то ведь она училась, где-то работала, где-то подцепила своего Аверьянова — и то, что мне сейчас кажется, что круг замкнулся и все стало, как было раньше, — это пустая иллюзия и что прожитое без меня время навсегда останется огромным куском ее жизни. Это вроде очевидность и ерунда, но меня так поразило, что я некоторое время сижу с этой мыслью и только краем сознания слушаю, как она рассказывает про вечер вторника. Оказывается, мужа ее премировали на работе двумя билетами на концерт, и она договорилась со Светкой, что та придет и посидит с малышом, пока они с мужем проведут вдвоем романтический вечерок в Доме культуры железнодорожников. Тут она пускается в долгие объяснения, что с папой можно ребенка оставить ненадолго, а если больше чем на час, то она опасается, но я ее вежливо обрываю и говорю, что интересуюсь не мотивами, а фактами (уж не знаю, откуда эта фраза выскочила, может, из фильма какого-нибудь, но прозвучало очень солидно). «Ах, фактами», — тянет она, как будто снова хочет обидеться, но я сижу с независимым видом и мешаю ложечкой в чашке.
Так вот, факты таковы: концерт начинался в семь, а в четыре часа у Димочки поднимается температура — вероятно, от тех же самых режущихся зубок. Поэтому, когда Светка, как и обещала, явилась к половине пятого, ребенок уже захлебывался от крика и оставить его с ней не было никакой возможности. Ну и Липка, добрая душа, предложила, чтобы билеты не пропали, сходить Светке с ее мужем. Я, конечно, помню, что по статистике мужья чаще всего уходят из семьи к подружкам жен, но, само собой, помалкиваю и только спрашиваю, что было на концерте. А это нам неизвестно, поскольку ребенка еле-еле удалось угомонить к десяти вечера, а Аверьянов, вернувшись, сообщил только, что концерт — «сплошная скучища» и что лучше бы он остался дома. Это он, конечно, сделал грамотно, но хотелось бы знать подробности. У служебной собаки есть такой момент, когда она вроде бы еще не учуяла нужный запах, но как будто предчувствует его — может быть, первые молекулы вещества уже попали в нос, но мозг еще этого не осознал. Вот что-то в этом роде я в эту минуту ощутил.