Соня, бессонница, сон, или Призраки Мыльного переулка

Булгакова Инна

— Не трогайте вы ее.

— Од-на-ко! — протянул Морг. — Она могла найти ленточку у себя в квартире, куда муж принес черный крест.

Егор перебил:

— Вот последние слова Антона журналисту: «Передайте Катерине, что я умираю за кого-то другого».

Рома вцепился сильными пальцами в руки Егора (они сидели рядом) и застонал, задыхаясь:

— Друг мой! Антоша! Мой друг! Везде кровь, все в крови!

Алена подлетела к жениху, прижала его голову к груди, поглаживая густые каштановые волосы, приговаривая, как ребенку: «Ну, Ромочка, ну,

успокойся, ты же не виноват… вспомни Серебряный бор…» Егор пытался освободиться от цепких пальцев, психиатр резко обернулся, уставившись на журналиста с профессиональным интересом.

— Спо-кой-но! — Ледяные глаза расширились, негромкий голос, но какая в нем сила! — Всем расслабиться! Всем хорошо… очень хорошо… хорошо… У вас, Роман, на редкость сильная внушаемость.

— Цепкие пальцы разжались, Рома сказал слабеющим голосом:

— Когда он замывал одежду, а я тащил его наверх…

— Спокойно, Рома. Вы испытываете комплекс вины…

— Вины? Я не виноват!

— Разумеется. Комплекс — в данном случае иллюзия. Мы, здесь собравшиеся, невольно способствовали его гибели. И потому испытываем это чувство…

— А я нет! — вставил клоун.

— …в большей или меньшей степени, конечно. Вы — в большей. Вам такие стрессы не под силу.

— А вам под силу, Герман Петрович? — Егор внимательно наблюдал за статной фигурой в бархате в ночном проеме.

— Опять, Георгий?

— Не обижайтесь, ради бога. Мне нужна истина. Вы могли скрыться с места преступления через соседский открытый балкон и квартиру Ромы.

— Это — истина? — Психиатр едко улыбнулся. — Что еще?

— Что вас связывает с Мариной?

— Это профессиональная тайна.

— Что-что? — С клоуна вмиг спала дурацкая маска. — Какая тайна?

— Однако, Егор, вы не джентльмен, — бросила Марина безразлично, а муж пообещал:

— С тобой мы дома разберемся. — И обратился к Егору. — Ты хочешь связать ее с убийцей?

— То есть со мной, — уточнил Герман Петрович задумчиво. — Георгий, назовите мотив преступления.

Егор молчал: он не мог выговорить слово «инцест».

— Это мотив начался двадцать лет назад, — заявил Морг, — с убийства моего ребенка.

Алена ахнула, Серафима Ивановна заметила укоризненно:

— Вась, ты хоть выбирай выражения.

— Не желаю! Как же я не сообразил? Балконы были открыты, помню, я в комнаты заглядывал. Он смылся, пока мы обличали несчастного Антошу. Все ясно!

— Не все, — перебил Егор, — Как попал в плащ Антона черный крест?

— Ну, с пола подобрал. Какое это имеет значение!

— Очень большое. Или мы верим Антону до конца — или не верим вовсе. Почему именно в этом, безобидном в сравнении с убийством, пункте он солгал? Так вот: если он не лгал, крест ему подсунули.

— Кто?

— Подумай.

— Ты на что намекаешь?

— На фокус с крестом вот в этой комнате, помнишь? А наутро ты столкнулся с Антошей на лестнице.

— Ты… ты… ты… — забормотал Морг, но Егор продолжал, не слушая:

— Марина

вроде была в цирке. А ты что делал до того, как спуститься к своим голубям?

— Чай пил.

— Миру провалиться, а мне чай пить, — Егор усмехнулся, — так, кажется, классик выразился? Раскольникова среди нас нет — согласен с Гроссом. Антон умер за кого-то другого. За кого, а? — Егор вгляделся в застывшие лица и спросил с трудом, шепотом: — С кем из вас моя невеста провела свою последнюю ночь? Ну?.. Она лежала в углу у стенки… — Он говорил, как во сне, чувствуя, что где-то рядом истина, что невыносимые, жгучие детали и подробности вот-вот сложатся в картину потрясающую… — Запах лаванды, — внезапно сказал он. — Вы не чувствовали тогда в прихожей сильного запаха…

— Помню! — перебила Алена испуганно. — Ее духи. Французские.

— Да при чем тут… — начал психиатр с откровенным ужасом.

— Сейчас. Не могу сосредоточиться, — пожаловался Егор. — Сейчас… — реальность вернулась к нему, но пропало чувство озарения. — Нет, не могу. Словно подошел к какому-то пределу и испугался. Попробуем разобраться, ладно? Соня душилась чуть-чуть, слегка — так, скорее намек на аромат. А когда я сидел возле мертвой, она прямо благоухала лавандой.

После жутковатой паузы циркачка заметила глухо:

— Значит, перед этим надушилась.

— Перед чем? Она появилась в разгар такой сцены.

— Почему вы так уверены? — заговорил Герман Петрович медленно. — Она могла прийти чуть раньше. Или когда Ада была с этим «другим» на кухне. Соня могла пройти сразу к себе и надушиться.

— Герман Петрович, тетрадка по истории лежала в крови возле убитой. И ключ. Когда Соня кричала в окно, то всплеснула руками, я помню ее руки… — он вдруг сбился, — ее руки…

— Ну, руки! — Психиатр потерял обычную невозмутимость. — Дальше что?

— Все произошло внезапно. Мне представляется: она вошла, увидела или услышала что-то, выронила тетрадь с ключом, побежала на кухню, крикнула в окно, назад в прихожую, где он настиг ее. Тетрадь пропиталась кровью. Нет, ей было не до лаванды.

— Но ведь это нонсенс! — крикнул Неручев. — Кто-то вылил на мертвую духи, снял ленту… кто собрал нас сегодня в парадном?

— Не знаю. Ничего не знаю. Кстати, флакон с духами никто, кроме Сони, не трогал: на стекле ее отпечатки пальцев — и больше никаких следов.

Егор взял сигарету из пачки, закурил, отметив, как дрожат руки. Откинул голову на спинку стула, стараясь успокоиться. На белоснежном после прошлогоднего ремонта потолке в сплетенье лепных гирлянд недвижно летел младенец с устремленными ввысь крыльями.

— Глядите, над нами ангел. Только он не смеется.

ЧАСТЬ III

«Впервые за этот год она приснилась мне живая. Она что-то говорила вспыльчиво, блестя черными глазами, вдруг рассмеялась — и как только сердце не разорвалось от восторга, от нежности и жалости? Проснулся в слезах, однако надо было зачем-то жить.