Соотношение сил
Шрифт:
– Слушайте, а ведь если кто-то подскажет ему такой ход, сумеет убедить… – Тибо нахмурился. – …ведь это же очень просто.
– Просто, но только не для Гитлера. Расовая теория не позволяет. Русские для него не люди, церемониться с ними, как с норвежцами и голландцами, он не будет. Он представляет Россию гигантской аморфной массой недочеловеков, над которой возвышается смутная фигура Сталина, и уверен, что победить ее так же легко, как перехитрить Сталина. Это его роковая ошибка.
– Думаете, после стольких лет диктатуры русские сохранили способность сражаться?
– Надеюсь…
– А
– Там они сражались на чужой территории. Завоеватели они, правда, никудышные, это вам не немцы. А вот когда нападет Гитлер, станут защищать свою страну уже не по приказу Сталина, а по собственной воле, точно зная, с кем и за что воюют.
– Дай Бог, чтобы защитили. Если Гитлер захватит Россию, Британии несдобровать. – Тибо печально вздохнул. – Судьба Британии зависит от России, судьба России – от Британии. Черчилль понимает. А Сталин, видимо, нет. К несчастью, открыть ему глаза сумеет только Гитлер. Кстати, ваши предположения насчет советского уранового проекта полнейшая ерунда, я оказался прав.
Ося задержал дыхание, досчитал до тридцати, выдохнул и спросил как можно равнодушней:
– Рене, откуда информация? Неужели «Сестре» удалось кого-то завербовать в России или внедрить агента?
Тибо усмехнулся и подмигнул:
– Об агентуре в России по-прежнему остается только мечтать. Все значительно прозаичней. Вы когда-нибудь слышали о русском академике Вернадском?
– Что-то знакомое.
– Академик Вернадский, геохимик, философ, создатель учения о биосфере, – объснил Тибо, – впрочем, это неважно. Крупный, всемирно известный ученый. Он остался в России, а сын его эмигрировал, живет в США, преподает историю в Йельском университете. Они постоянно переписываются.
– Переписываются? – Ося изумленно поднял брови. – Я слышал, в СССР можно угодить в лагерь не то что за переписку, а лишь за факт существования родственников за границей.
– Академик Вернадский слишком заметная фигура, таких не трогают. Кстати, он еще в десятых годах составил карту урановых месторождений на территории России, занимался исследованиями радиоактивности в лаборатории Мари Кюри в Париже. Сын отправляет ему вырезки из американской и британской прессы с материалами, касающимися урана. С сентября прошлого года их переписка перлюстрируется по личному распоряжению Гувера. ФБР в последнее время стало охотней делиться с нами информацией. Из писем Вернадского-старшего можно сделать вывод, что работы в этом направлении в России пока не начинались.
– Где гарантия, что он пишет самостоятельно, а не под диктовку НКВД?
– Джованни, перестаньте! – Тибо поморщился. – Слишком сложно, а главное, абсолютно бессмысленно. Если бы они начали, урановой темы в письмах из России просто не могло бы возникнуть. Я когда-то был знаком с Вернадским. Он не тот человек, который согласился бы играть в такие игры и врать собственному сыну. Он бы просто ничего об этом не писал. Ни слова, понимаете?
Ося кивнул и подумал: «Плохо вы знаете СССР, дорогой Рене, там заставить могут любого. Но в общем, это похоже на правду».
Тибо наконец заметил лебедя, указал пальцем:
– Смотрите, какая
Глава двадцать восьмая
Дважды в неделю Карл Рихардович заходил в телефонную будку где-нибудь подальше от дома, набирал один и тот же номер. Звучали долгие гудки. Изредка отвечали чужие голоса, он молча клал трубку. Занятие совершенно бессмысленное и опасное. Если падре все-таки появится, позвонит сам. Но просто ждать и ничего не делать было слишком тяжело.
Митю Родионова в Германию так и не выпустили, он работал в немецком подразделении Разведупра. В июне Проскуров получил звание генерал-лейтенанта авиации и орден Красной Звезды, в июле был снят с должности и отправлен командовать ВВС Дальневосточного округа. Военной разведкой теперь руководил некто Голиков. Митя дал ему емкую характеристику из трех слов: «Трус, холуй и сволочь».
Митя иногда получал шифровки от Эльфа. Хозяин наконец позволил восстановить агентурную сеть в Германии, теперь можно было открыто ссылаться на берлинский источник.
Илья рассказал, что Эльф через военную разведку передала ответ от Оси: профессор Брахт в урановом проекте не участвует, о резонаторе ничего не известно. С тех пор прошло три месяца. Подлинник письма Мазура хранился у Карла Рихардовича. Конверт лежал в ящике письменного стола. Он не прятал его. Если случится обыск, все равно найдут.
Давно закончились все споры: отправлять, не отправлять. Илья и Проскуров согласились: отправить надо срочно. Да что толку от их согласия? Это «срочно» звучало как издевательство. Возможности передать письмо в Берлин не было. Последний, единственный шанс – падре. С каждым днем этот шанс таял. Время неслось, падре не появлялся.
В ШОН Карл Рихардович вел новую немецкую группу. Всех бывших его учеников переправили в Прибалтику еще в мае, незадолго до добровольного присоединения Латвии, Литвы и Эстонии к дружной семье советских республик. Удалось ли кому-то из группы попасть в рейх с последними эшелонами фольксдойчей, неизвестно.
Доктор аккуратно посылал письма в Тулу, маме Любы Вареник. Каждый раз, вырезая очередной листок из общей тетради, опуская конверт в почтовый ящик, мысленно произносил молитву не только за Любу, но и за всех них, чтобы остались живы.
В новых лицах он невольно искал знакомые черты. Худышка с короткими каштановыми волосами, Шура Семенова из Костромы, чуть-чуть похожа на Любу. Витя Глушко из Свердловска, высокий синеглазый брюнет с плоским боксерским носом, напоминает Владлена Романова. Конечно, сходство было мнимым, он просто скучал по ним и старался не привязываться к этим, новым.
В августе ему полагался двухнедельный отпуск. Профком дал путевку в санаторий в Кисловодске. Доктор хотел отказаться, все еще надеялся: вдруг падре появится. Но придумать уважительную причину не удалось. Когда он заикнулся, что, пожалуй, лучше останется в Москве, профком несказанно удивился и стал подозрительно сверлить его глазами. Пришлось взять путевку. Поезд уходил завтра в семь утра с Курского вокзала.