Соперницы
Шрифт:
— Хм, да… Все родители одинаковы.
— Когда я услышал, что говорят его соседи, то совсем отчаялся. Не иначе как в него вселился злой дух. Как ни в чем не бывало глядеть такому в глаза и высказывать все, что наболело в душе, — только себя расстраивать. Мало ли что из этого может выйти… Я решил, что лучше с ним не встречаться, чтобы не навлечь на себя бед и в будущем перерождении. Так и вернулся, даже своей старухе Дзюкити до сих пор ничего не рассказал.
— Ох, да что же он наделал?
— О-хо-хо, про такое и рассказать-то… никудышные дела… Этот негодник Таки живет там с одной… Да что говорить, она ему все равно что жена. И
46
«Белошейками» называли продажных женщин, они отличались тем, что особенно густо белили шею и верхнюю часть спины, которая видна в вороте кимоно, поскольку эти части тела считалась наиболее привлекательными для мужчин.
В этот момент, второпях толкнув стеклянную дверь, в банное помещение вбежала женщина, по виду служанка, она совсем запыхалась:
— Хозяин, хозяин, я из дома, из «Китайского мисканта»…
— Что, что такое? Чего так переполошилась?
— С хозяйкой плохо!
— Уж не захворала ли вдруг? Ну-ка, давай оботри меня, сделай милость…
21
ПЕРЕПОЛОХ
Дзюкити, хозяйка дома гейш «Китайский мискант», весной этого года уже пережила один удар, хоть и легкий, — он сразил её в чайной, куда она пришла на банкет. С тех пор она совсем отказалась от своего любимого сакэ и старалась поменьше курить. Однако сегодня, когда она вернулась от парикмахера, чтобы успеть к двум часам на банкет, неожиданно, прямо возле телефона, с грохотом свалилась без чувств и громко захрипела.
Управительница О-Сада в это время как раз обходила чайные дома и дома свиданий, где работали их гейши, собирала счета. Обе ученицы были на занятиях. Ханаскэ только что ушла на богомолье. Дома остались только кухарка О-Дзю да Комаё. Сегодня был последний день сезона в театре «Синтомидза», и перед уходом туда Комаё собиралась принять ванну. Она села перед зеркалом, намереваясь достать из ящика гребень, которым подправляла обычно боковые пряди, как вдруг её напугал шум и громкий крик кухарки: «Кто-нибудь! Сюда!» — и она сбежала вниз по лестнице.
Комаё отправила растерянную служанку О-Дзю в баню, чтобы та привела Годзана, а сама позвонила врачу. Она хотела перенести лежащую Дзюкити в гостиную, но одной ей это было не под силу. Поэтому она лишь принесла из комнаты стеганое кимоно и накинула на больную. Как раз в этот момент вернулись запыхавшиеся О-Дзю и Годзан, втроём они первым делом уложили Дзюкити в дальней
Постепенно один за другим вернулись все домашние, установился и какой-то порядок в уходе за Дзюкити, но не успели они вздохнуть свободней, как тут начали являться с визитами гейши и их хозяйки, которые по очереди узнавали новость друг от друга.
Хозяйки домов свиданий, профессиональные балагуры хокан,распорядители из разных заведений… Двери дома беспрестанно открывались и закрывались, телефонные звонки не умолкали. Суматоха стояла такая, что и здоровому человеку впору слечь. Распорядительница без конца снимала трубку, так что ей некогда было даже поесть. Комаё и Ханаскэ встречали посетителей у входа, не имея свободной минутки, чтобы покурить. Только когда по всему дому стали зажигать огни, затих наконец шум от многочисленных визитеров, навещавших больную.
— Кома-тян, давай пока хоть чем-нибудь подкрепимся. Ты бы что хотела съесть?
— И правда! Я с утра сегодня ничего еще не ела. Только как-то уже и не хочется ничего…
— Тогда что-нибудь европейское, чтобы не тратить много времени.
Только Ханаскэ поднялась с места, как зазвонил телефон. Она подошла и некоторое время только поддакивала в трубку, а потом попросила собеседника немного подождать и повернулась к Комаё:
— Кома-тян, это хозяйка дома «Гисюн», говорит, что звонит из театра «Синтомидза».
Телефонную трубку взяла Комаё:
— Неужели? Вот как! Непростительная оплошность с моей стороны! Извините меня, хозяюшка, но у нас в доме теперь немного беспокойно… Заболела наша старшая сестрица. Потому-то у меня до сих пор не было ни минутки, чтобы позвонить, вы понимаете… Искреннее прошу меня простить! — Потом они тихонько поговорили о чем-то своем, Комаё попрощалась и повесила трубку.
— Кома-тян, сегодня ведь был последний спектакль в «Синтомидза»! Я совсем об этом забыла. Наверное, нельзя тебе не пойти…
— Я уже отказалась, только что. Что бы там ни было, а сегодня я из дома уйти не могу.
— Что ты, твое ли дело так волноваться? Ведь здесь не частный дом. Разве это не твое ремесло — выходить к гостям, когда зовут? Сходи хотя бы ненадолго. Я как раз сегодня вечером никуда не приглашена, так что… Если надо будет принять тех, кто придет осведомиться о больной, я и одна справлюсь. Не волнуйся, кажется, старшая сестрица лежит совсем тихо, ей лучше. Сейчас прямо и иди, хотя бы покажись.
— Да я сегодня и ванны не приняла! И с прической вон что… — Комаё засунула пальцы в свою прическу итёгаэси,которая на самом деле не была в таком уж беспорядке, и принялась грубо её ворошить, словно желая уничтожить. Она раздраженно трясла головой. — Если бы между нами все было как прежде, тогда неудобно было бы не пойти, пусть и через силу, но теперь… Нет, раз он так себя повел, то не стоит! Как ни в чем не бывало смотреть на то, что видеть противно, слышать то, от чего досада берет… — уж лучше мне никуда больше не ходить.