Соперницы
Шрифт:
— Она же не станет жить при таких же условиях? — Лицо Пэта Ферье сморщилось от непонимания.
— Нет, нет, — покачала головой мисс Бригмор. — Но она занялась тем, что обычно называют благотворительностью.
— Ну, не стоит критиковать ее. Но я не вижу, почему изменение отношения к этому вопросу заставляет ее избегать меня. Вы не знаете, может, возникло что-нибудь еще, какой-то новый интерес?
— Да, возможно, новый интерес, — уловив намек в его голосе, ответила она.
— О… — произнес Пэт, задумчиво разглаживая усы. — А вы не считаете, что она могла бы объяснить мне все? Мы
— Насколько я поняла, этот новый интерес появился у нее совсем недавно. Кэти очень молода и все видит в черно-белом цвете, без оттенков, для нее существует только хорошее или плохое.
— Ну что ж… — Пэт поднялся, оправил сюртук и добавил: — Не буду вас задерживать, у меня у самого много дел перед отъездом.
— Значит, вы все-таки уезжаете?
— Да, да, ваша догадка оказалась верна.
Глядя на него, Бриджи поняла: ее догадка оставалась всего лишь догадкой, и намерение внезапно уехать он вынашивал, пребывая в состоянии неопределенности, как дополнительную защиту от разочарования.
— Вы давно виделись с Констанцией? — провожая его через холл, спросила мисс Бригмор.
— Нет, мы встретились в Хексеме около двух недель назад, она там делала покупки, и мы вместе выпили чаю.
На террасе они на минуту задержались, глядя на сад, залитый последними лучами заходящего солнца. Мистер Ферье помахал груму, чтобы тот подвел лошадь с подъездной дорожки к дому.
— Констанция очень хорошо к вам относится, Пэт, — мягко промолвила мисс Бригмор. — Думаю, вы об этом знаете. — Произнося эти слова, она не смотрела на него и лишь услышала, как он вздохнул.
— Мы с Констанцией понимаем друг друга, Бриджи, всегда понимали. Когда-то я испытывал к ней юношескую страсть, с ее замужеством это чувство угасло. Я полагаю, оно угасло бы в любом случае, поскольку первая любовь основывается на чистом идеализме и всегда недостаточно сильна, чтобы продлиться всю жизнь и выдержать брачные узы. Да, мы с Констанцией понимаем друг друга.
Мисс Бригмор печально подумала, как слепы некоторые мужчины, особенно высоконравственные. Томас никогда не был слеп, он всегда шел навстречу пожеланиям женщины, но Томас никогда и не обладал высокой нравственностью.
Пэт вновь склонился к ее руке и проговорил:
— Когда в следующий раз увидите Констанцию, передайте ей от меня самые наилучшие пожелания, хорошо? До свидания, Бриджи. И… и спасибо вам за вашу искренность, вы мне очень помогли.
Она ничего не ответила. Только смотрела, как он сбегает по ступенькам, все еще молодой человек, с легкой поступью. Манера говорить, держаться — все в нем было достойно восхищения любой разумной девушки. Но разве девушки бывают разумными?
Через несколько секунд Пэт уже вскочил в седло и, сделав прощальный жест рукой, пустил лошадь рысью.
Мисс Бригмор, наблюдая, как он исчезает в конце длинной аллеи, повторила его слова: «Мы с Констанцией понимаем друг друга». Бедная Констанция. Она не подумала: «Бедный Пэт, второй раз лишается взаимной любви», потому что такой мужчина, как он, найдет утешение, если очень этого захочет. Не подумала она и «бедная Кэти», поскольку, как это ни трудно было признать, новая Кэти обретет гораздо большее счастье
Глава 2
Дэн прибыл в поместье неожиданно, в середине недели, но появляться в любое время было для него обычным делом: очевидно, отсутствие Дэна на фабрике никоим образом не сказывалось на работе предприятия. Поскольку слуг не предупредили о приезде, на вокзале его не ожидала карета, и он доехал в повозке возничего.
— Мисс Бригмор здесь? — поинтересовался он у Брукса.
— Нет, сегодня ее нет, мистер Дэн. Недавно заходила мисс Барбара предупредить, что мисс Бригмор простудилась и не выходит на улицу.
— А-а. — Дэн прошел через холл к лестнице, потом повернулся и отдал распоряжение: — Пришли в мою комнату выпивку, ладно? Виски. А я пока помоюсь.
Будучи отнюдь не идеальным дворецким, Брукс сделал удивленное лицо. Он не знал, что мистер Дэн пьет виски, может, бокал вина во время обеда, но и этим он не увлекался. Когда через несколько минут Брукс передавал поднос Армстронгу, то таинственно произнес:
— Я сделал двойное виски, судя по его виду, ему это требуется. Осунулся-то как, тяжелая работа не для него.
Снова спустившись вниз, Дэн заказал обед.
— Что-нибудь легкое, — сказал он, — поем с подноса, у огня, и тот час же.
Поведение молодого хозяина раздражало Брукса. Казалось, что те шесть месяцев, которые мистер Дэн провел на фабрике, не только заставили его похудеть и побледнеть, но и изменили его манеры; в нем появилась какая-то суровость. Брукс сказал бы, что мальчик стал мужчиной, и даже в большей степени, чем мистер Джон, а ведь тот был на год старше. Дворецкий не одобрял подобные перемены, ведь когда-то отношение мистера Дэна к слугам было почти дружеским, а теперь стало начальственным.
Брукс бы сильно удивился, если бы сумел прочитать мысли Дэна, ставя поднос перед ним на маленький столик.
Самому Дэну сейчас было трудно поверить в то, что когда-то его симпатии полностью принадлежали слугам, поскольку он видел в них бедных, несчастных неудачников. Но, проведя в Манчестере шесть месяцев, он теперь не только ужасался условиям работы на фабрике отца (по тем временам они считались хорошими), но и был шокирован тем, что увидел на других предприятиях, отсталых и несовременных. Все это выводило его из себя, вызывало бессильный гнев, потому что Дэн не мог ничего изменить. Более того и не собирался этого делать — после годичного испытательного срока он уедет как можно дальше, сбежит, чтобы не видеть всей этой грязи, нищеты, убожества. Снова и снова за прошедшие месяцы Дэн задавал себе вопрос: почему он не предпринимает никаких усилий, и отвечал — все они будут бесплодны, у него не хватает решимости. Дэн знал: в глубине души есть слабая струнка; откуда она взялась у отпрыска таких людей, как Гарри и Матильда Беншем — непонятно. Ему было известно лишь одно: вид босых, одетых в одни лишь рубахи женщин, работающих сутки напролет, словно пчелы в переполненных жарких ульях, вызывал боль в его сердце, и единственным лекарством от такой боли оставалась красота.