Соперник Цезаря

Алферова Марианна Владимировна

Военный трибун посадил сенатора на коня позади себя. Назад ехали не так скоро, потому как вели с собой сотню связанных пленников: женщин, мужчин и детей. Те отнеслись к внезапной перемене судьбы со странной покорностью — никто не пытался выпутаться из веревок, никто не пробовал бежать.

На дороге, совсем недавно прорубленной в девственном лесу, их нагнал один из легионов, что двигался в Самаробриву. Легионеры несли на шестах все, что может понадобиться солдату в его военных трудах, ибо киркой и лопатой римляне орудовали чаще, чем пилумом и мечом.

Клодий перевел взгляд с легионеров

на придорожное дерево. Кора с вековой сосны была стесана, и на сочащейся смолой древесине были вырезаны цифры — так, за неимением милевого столба, легионеры отметили путь, который они прошагали от Рима.

Наверное, в тот миг Клодий окончательно поверил, что Галлия обречена.

Картина V. Возвращение в лагерь Цезаря

Бывает такое время, когда рушатся все стены, исчезают все запреты, двуликий Янус молодым своим ликом обращен на все четыре стороны будущего. Ничто не определено и все разрешено. Все, кроме бездействия.

Из записок Публия Клодия Пульхра

Январь 53 года до н. э

I

«Когда ты начнешь разрушать Республику? Когда ты нападешь на Рим? Я хочу знать твои замыслы, император!» — эти слова Клодий готов был произнести как ультиматум при встрече с Цезарем.

Но, войдя в преторий, ничего подобного не произнес, понимая, что Гаю Юлию Цезарю смешно предъявлять ультиматумы.

Впрочем, император охотно делился планами, но планами ближайшими. Удачно завершив поход против нервиев, император вновь собрал галльских вождей и то запугивал их, то успокаивал и сулил благоденствие. Вся Галлия волновалась. Теперь Цезарь планировал ехать в Лютецию. [150] Там будет вновь уламывать, интриговать, твердить о бесконечном милосердии римлян.

150

Лютеция — Париж.

Клодий слушал, изображая напряженное внимание, но все больше и больше убеждаясь, что Цезарь затеял невероятную авантюру, решив привести галлов под власть Рима. Если получится, это будет походить на чудо, дар богов, а не на свершение обычного человека.

Император выглядел усталым, почти больным, куда хуже, чем в тот вечер, когда Клодий впервые увидел его в претории. Накануне у Цезаря был припадок падучей. Эту болезнь иногда называют Священной. Великий Александр, говорят, страдал ею. Возможно, Цезарю льстило даже это болезненное — в прямом смысле — сходство с неповторимым завоевателем мира.

— Ты мне так и не рассказал, что нового в Риме, — как о чем-то незначительном спросил Цезарь, будто спохватился.

— Помпей всем распоряжается, ни на кого не оглядываясь, — Клодий преувеличивал, и преувеличивал намеренно.

— Да, Помпей. Он слишком уверен, что в самом деле велик, — ясно, что Цезарь не хотел пока ссориться с Помпеем.

— Его невозможно в этом переубедить! — подхватил Клодий.

— Самое

лучшее убеждение — деньги. Зачем тратить время и убеждать кого-то, если любой краснобай может через три дня превратить союзника в твоего злейшего врага? Уж лучше я куплю сторонника. Это более надежно и менее хлопотно.

Цезарь нахмурился. О чем он подумал в этот миг? Что не в силах купить Помпея? Или о том, что экспедиция в Британию не оправдала надежд — британского золота, о котором твердили сочинители легенд, Цезарь не нашел, зато встретил совсем не радостный прием у аборигенов. Впрочем, так ли обманулся Цезарь? Он жаждал покорять, покорять и покорять. А золота хватает и в Галлии.

— Нет, в Ближнюю Галлию этой зимой мне уже не вернуться! — покачал головой император. — Что поделывают остальные мои друзья-враги?

Помпей его больше не интересовал.

— Катон грозит судом за нарушение международного права. Требует выдать тебя варварам.

Цезарь задумался. Клодию показалось, что император его не слышит. Лицо Цезаря было непроницаемым. Лишь слабая усмешка теплилась в углах губ. На несколько мгновений Гай Юлий превратился в каменное изваяние. Но улыбка… Улыбка! С каждым мигом она не нравилась бывшему народному трибуну все больше.

— У Катона нашлось не слишком много сторонников. Но он продолжает кричать о справедливости, — повысил голос Клодий.

Цезарь будто очнулся.

— Ну конечно, справедливость! Как же без нее! Друг мой, в политике не может быть справедливости. Здесь действует другой закон: вслед за несправедливостью должна прийти справедливость, за войной — мир, за грабежом — право. Так клапан в трубе сначала должен открыться, чтобы пропустить воду, а потом закрыться, чтобы не дать ей вытечь, так и в политике вслед за завоеванием должно следовать мироустройство. Лишь сочетание справедливость-несправедливость позволяет в этом мире что-то сделать. Справедливость и только справедливость — это топтание на месте. Несправедливость и несправедливость — только разрушение. Так, уничтожив Карфаген и Коринф, римляне совершили несправедливость. Но эти города должно вновь отстроить. И я восстановлю Карфаген и Коринф.

— Одно уравновесит другое?

Цезарь отрицательно покачал головой.

— Ничто не равноценно. Моя внучатая племянница Октавия не может заменить Юлию ни мне, ни Помпею. — Цезарь едва заметно вздохнул.

Сенатор насторожился. Даже подался вперед, но боль в обожженном боку заставила его охнуть и выпрямиться. Что же получается? Цезарь, едва узнав о кончине единственной дочери, предложил Помпею в жены тихую, бесцветную Октавию? Горевал и вновь устраивал сватовство? И что Помпей? Отказался? Судя по всему — да.

— Как твоя семья? — продолжал император. — Что братья?

«Сейчас спросит о сестре», — подумал Клодий.

Угадал — Цезарь в самом деле поинтересовался здоровьем Волоокой.

— Болеет, — кратко ответил сенатор. — Мне кажется, смерть Катулла ее поразила, хотя она это и скрывает.

— Бедняга Катулл! — Похоже, что император сказал «бедняга» совершенно искренне. — Я просил прислать мне последние его стихи. Марк Цицерон называет Катулла модернистом. Что ж, в этом названии что-то есть.