Сопка голубого сна

Неверли Игорь

Откликнулись: Георгий Андреевский, полковник царской армии, потом бухгалтер на заводе сельскохозяйственных машин в Познани, а до этого поручик Ревельского стрелкового полка, самый молодой член судейской коллегии, рассматривавшей дело Бронислава; Анна Жабинская, хозяйка пансиона в Отвоцке; Себастиан Козакевич из Цехоцинека, член ППС, рабочий, у которого повещенные впоследствии Перепецько и Завистовский ночевали в канун перехода через границу; художник Северин Врублевский из Гдыни.

Андреевский подтвердил рассказ Бронислава. Председатель суда, генерал Смирнов, сказал им, офицерам, что судить надо в соответствии с условиями военного времени, то есть быстро и строго, но все же с соблюдением законности.

Он был дисциплинированным служакой, но не палачом. Меж тем следствие с самого начала показало, что налицо шитая белыми нитками провокация и полиция даже не позаботилась о правдоподобии, уверенная, что военный суд все равно признает подсудимого виновным и вынесет нужный приговор. Бомба была наполовину бутафорской, годилась для баллистических эффектов, но не для того, чтобы взорвать мост с тремя поездами, в которых, кстати, император совершенно не должен был ехать, поскольку не собирался в Беловежскую пущу стрелять глухарей; то есть на железнодорожном пути Белосток — Беловеж, близ станции Черемха, покушение состояться не могло. «Зачем же там собрались террористы? — Чтобы поехать затем в Петербург. Они были готовы на все! — Это только ваше предположение, господин прокурор, не подкрепленное фактами...» Но подсудимый признал себя виновным: «Я хотел убить царя за все зло, причиненное моей родине, Польше!» Его молодость и отчаянная решимость вызывали уважение и сочувствие. Прокурор требовал смертной казни, доказывая, что в подобных случаях намерение следует рассматривать как совершенное действие. В конце концов, как компромисс между его позицией и позицией судей, был вынесен умеренный приговор: четыре года каторги и вечное поселение в Сибири.

Анна Жабицкая показала снимок, полученный из павильона тюрьмы Цитадель. Молоденький Бронислав в светло-сером костюме стоит с невозмутимым видом в узкой камере с зарешеченным окошком наверху. На обороте — штамп «Адам Кулеша, фотограф, ул. Фре-та, д. 6» и текст: «Уважаемая госпожа, по просьбе Бронислава Найдаровского я был вызван в Цитадель, где сфотографировал его, и один снимок пересылаю Вам со следующими словами узника: я предстану перед судом, ни на что для себя не надеясь. Я уже причастился и шлю прощальный привет Вам и Дяде Сэму, да хранит Вас бог».

— Прочитав эти слова, я тут же побежала в холл, где стояла большая статуя Самсона, прозванная домашними Дядей Сэмом, нажала на камешек у ноги, повернула статую вокруг ее оси, и тогда открылся тайник. Я выгребла оттуда все бумаги и сожгла в печке... Вот так, уважаемая комиссия, я не верю в сплетни о том, что Найдаровский — провокатор. Только благородный человек спасает других, когда ему самому уже не спастись.

А товарищ Козакевич, член ППС, написал из Цехоцинека, что в июле 1906 года у него остановились Перепецько и Завистовский. Ожидая контрабандиста, обещавшего провести их через границу, они рассказали о несостоявшемся покушении, об аресте Бронислава и суде над ним, о собственных похождениях и о том, что всему виной некая Потомская. Они пробирались в Париж, чтобы ее убрать. Но при переходе через границу наскочили на патруль, завязалась перестрелка, один солдат был ранен в живот и умер. Их тоже судил военный суд, но в другом составе. За попытку к бегству, убийство солдата и покушение на императора их приговорили к смертной казни через повешение.

А Северин Врублевский говорил не на тему, рассказывал не о покушении, о котором не знал, а о своей встрече с Брониславом в Риме, об их пешем путешествии из Рима в Париж, о том, как они бедствовали, пока Бронислав не выиграл десять тысяч франков на соревнованиях по стрельбе. Он рассказывал, как отговаривал Бронислава от участия в покушении, угадывая провокацию во всей этой истории, но Бронислав, ослепленный любовью к Потомской, ничего не замечал. Уехал, оставив Врублевскому свою почти

не тронутую премию, девять тысяч франков, которые дали ему возможность спокойно работать и стать тем, кем он стал — известным польским художником.

Дело закончилось полной реабилитацией Бронислава и принятием его в Союз бывших политкаторжан с предложением назначить ему пенсию в качестве компенсации за годы, проведенные в сибирской ссылке.

Друзья встретились только на заседании, где рассматривался вопрос Бронислава. Врублевский приехал прямо из Гдыни, а Бронислав пришел из Слодовеца. Они крепко обнялись, а после заседания отправились в гостиницу «Саксонскую», где остановился Врублевский, послав нарочного к Терезе предупредить, чтобы она не тревожилась, они явятся завтра. Всю ночь говорили и пили, Бронислав с чувством меры, Врублевский бея удержу. Проспали до полудня, затем взяли такси и поехали на Слодовец.

Появление такси в этом районе вызвало сенсацию. Сам хозяин лесопилки вышел из конторы.

— У вас работает национальный герой,— заявил ему Врублевский, здороваясь.— Сможете хвастаться перед внуками, что держали в сторожах Найдаровского.

На пороге квартирки он остановился и снял шляпу — вся комната была оклеена голубыми десятью-, двадцатью-, пятидесяти- и сторублевыми ассигнациями, со стен смотрели лица Екатерины, Петра, Александров и Николаев, прямо в глазах рябило, а навстречу шла нарядно одетая красивая дама.

Расположившись, Врублевский почувствовал себя в этой комнате так легко и свободно, что время до обеда и за обедом пролетело незаметно, и только в пятом часу он вспомнил о главном.

— Послушай, ведь я тебе должен девять тысяч франков!

— Перестань, я тебе их не одолжил, а оставил насовсем...

— Не городи чушь, ради бога... Сколько же это получается? Я всегда был слаб в арифметике. Девять тысяч франков, франк теперь стоит по курсу двадцать шесть грошей, это составит около двух с половиной тысяч злотых. А ведь франк в тысяча девятьсот шестом году котировался выше, чем в тысяча девятьсот двадцать девятом! К этому надо добавить проценты за двадцать три года, проценты с процентов!

Бронислав слышать не хотел о процентах, Врублевский упорствовал, но сосчитать никак не мог, наконец, сказал, что по пути на вокзал они заедут к Адельбергу, тот все подсчитает... Они попрощались и поехали сначала в гостиницу за чемоданом, потом на Маршалковскую, в бюро обмена валюты Адельберга, чьими услугами Врублевский пользовался не раз.

Адельберг полез в старые книги, проверил, какой был курс франка в рублях в 1906 году, перевел в злотые, сосчитал проценты... Он понял, что в этом торге друзей один стремится побольше дать, а другой поменьше взять, и предложил компромисс:

— Соглашайтесь, пан Найдаровский, на пять тысяч, а то, если я до конца сосчитаю, больше получится...

— Ладно, пусть будет пять тысяч. Врублевский успел еще на вечерний поезд в Гдыню и уехал, взяв обещание, что Найдаровские приедут к нему в гости. Бронислав вернулся домой и вручил Терезе пять тысяч злотых.

Они сняли на Жолибоже комнату с отдельным входом, чтобы Тереза могла продолжать принимать своих заказчиц, Бронислав купил себе приличный костюм, пальто и шляпу и в ближайшую субботу поехал утром в Модлин.

Он предъявил коменданту кадетского корпуса свидетельство о реабилитации и попросил, чтобы кадету Гоздаве снова разрешили проводить каникулы и праздники дома. Комендант дал разрешение, поздравил Бронислава и поручил классному руководителю зачитать свидетельство в классе, чтобы раз и навсегда положить конец всяким слухам и сплетням.

Бронислав попрощался с комендантом, подождал в читальне, пока ему вернут свидетельство, а выйдя на лестницу, увидел, что весь класс построен и ждет, стоя по стойке «смирно», чтобы его поприветствовать.