Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. (Ввоспоминания участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.)

Коллектив авторов

Поравнявшись с кадетами, генерал остановился. Он был растроган и смущен. В чужой, вражеской стране — и такой почет! Кадеты стояли, вытянувшись в струнку, глядя, по уставу, в глаза начальства. Генерал подошел вплотную к среднему кадету, взял его за плечи и, как бы обнимая, начал слегка трясти. Лицо его расплылось в приятную улыбку. В глазах блестели слезы умиления. Кадеты продолжали стоять как изваяние. Сделав два шага назад, генерал стал смирно и, отдав честь кадетам, пошел дальше. Четко повернувшись направо и сделав с левой ноги твердый шаг вперед, кадеты, опустив руки, сразу сбились в кучку и чуть не хором произнесли: «Ну и рванули!» И, довольные собой, понеслись дальше.

С

австро–германского фронта военных действий приходили все более и более радужные сообщения. Фронт стабилизировался. Его снабжение шло гладко. Русская армия готовилась к большому весеннему наступлению В Закавказье громили врага. Турки отступали по всему фронту. Был виден скорый конец ужасной войны Кадеты старших классов даже немного волновались, что им не удастся попасть на фронт и проявить свою доблесть на поля сражений, защищая родину. У каждого из них кто-то из близких или родных был на фронте, но никого это не печалило — кадеты только гордились этим.

Недостатка в глубоком тылу ни в чем не замечалось. Магазины ломились от товаров. Цены на них, несмотря на тяжелые годы войны, по сравнению с мирным временем только слегка повысились. В столице, из-за крупных военных перевозок, иногда чувствовалась нехватка продуктов первой необходимости, но все быстро опять налаживалось. В кадетском корпусе почти ничто не менялось, а только вместо трех кусков сахара, полагавшихся к кружке чая, стали разливать уже заранее приготовленный сладкий чай.

После Рождества кадеты 7–го класса — «юнкера» — выбирали себе военные училища, в которые собирались выйти, и многие уже в своих юношеских мечтах видели себя там в рядах этих славных военно–учебных заведений. Полагалось каждому кадету указать три училища и обязательно одно из пехотных, поставив на первое место то, в которое ему больше всего хотелось бы попасть. Эти списки передавались инспектору классов корпуса и после его проверки отсылались в Главное управление военно–учебных заведений, где и производилось окончательное распределение всех окончивших кадетские корпуса по военным училищам.

Юнкера, упоенные своими непревзойденным достоинством, невероятно важничали перед своими младшими сотоварищами по роте. В курилке на самом видном месте висел небольшой плакат, на котором красовалось число дней, сколько благородным юнкерам оставалось еще до окончания корпуса. Каждый день число уменьшалось. Кадеты шестого класса должны были хорошо помнить это число и на вопрос юнкера — сколько ему еще осталось дней? — отвечать точно и без промедления. Иначе это вызывало гнев юнкера и выговор провинившемуся.

Курить в корпусе вообще официально не разрешалось, но в 1–й, строевой, роте не преследовалось. В младших ротах пойманным в курении сбавляли балл за поведение и особенно упорных иногда даже выгоняли из корпуса. Кадетам 5–го класса, среди которых иногда было много великовозрастных, хотя они и были во 2–й роте, за курение балл за поведение сбавляли очень редко. Но чтобы заставить их не особенно увлекаться этим злом, командир 2–й роты полковник Горизонтов объявил: «Кто курит, тот не будет получать сладкое блюдо на обед». И приказал всем пойманным в курении пятиклассникам строиться на обед отдельно, на левом фланге роты. Эту команду он называл «вагон для курящих».

Первая рота, хотя и называлась строевой, но в столовую и из столовой ходила, по установленной годами традиции, не в ногу, идя быстрым, легким шагом, в то время как младшие роты маршировали, отбивая шаг. Расчета по столам в 1–й роте тоже не производилось, и, придя в столовую, все сразу расходились по своим постоянным местам, на которых так и сидели

целый год. Если по каким нибудь причинам за столами оказывались свободные места, то кадеты 6–го класса, самые левофланговые, затычки, быстро неслись и заполняли все незанятые места. И когда дежурный офицер — воспитатель, обыкновенно шествовавший на некотором расстоянии за левым флангом роты — подходил к столам, то уже все кадеты стояли смирно, в струнку, на своих местах, и все было в порядке.

Начальство к этой вольности относилось как будто совсем ее не замечая. Зато на строевых учениях роты, и особенно во время прогулок с оркестром по улицам города, которые в теплое время года производились почти каждую неделю, было очень строго, и рота маршировала почти идеально. Перед прогулкой командир роты перед строем всегда объявлял: «Чтобы все знали, что идет рота его, полковника Соловьева!» Сам он обычно шел по тротуару сбоку роты, и очень часто раздавался его громкий голос, звеневший на всю улицу: «Кадет В., завалили винтовку, два дня без отпуска!» Или: «Кадет Д., выше штык, — два наряда не в очередь!»

После каждой прогулки, как ни старались кадеты, почти всегда набиралось несколько человек пострадавших.

Кадеты выпускного класса, выбравшие себе инженерные или артиллерийские училища, вели себя много скромнее остальных и сильно подзубривали, стараясь повысить свой средний годовой балл по всем предметам, особенно по математике, чтобы не осрамиться при окончательном разборе вакансий. В 6–м классе лучшие ученики старались обогнать один другого, чтобы на будущий год быть произведенными в вице–унтер–офицеры, число которых было ограничено — 12. Каждому хотелось иметь нашивки на погонах. В 1916/17 учебном году, первым по успехам в корпусе было 2–е отделение 6–го класса — то самое, которое в 1918 году спасло корпусное знамя от большевиков. Средний балл всего отделения был немного выше девяти, что вообще было очень редко. Жили все в корпусе своей спокойной жизнью, и казалось, что ничто не могло предвещать приближения крупных событий в стране. В средних числах февраля до кадет доходили сведения, что в столице что-то происходит, какие-то беспорядки, но им не хотелось верить, что могло случиться что-нибудь страшное.

Наконец наступил роковой день 4 марта 1917 года. С утра в корпусе все шло как обычно: утренний чай, по классам, завтрак, опять по классам, обед и вечерние занятия, на которых кадеты, сидя по своим классным комнатам, приготовляли заданные им на следующий день уроки. Вот горнист протрубил: «Отбой!» Кадеты высыпали из классов в ротный зал, готовясь строиться, чтобы идти в столовую на вечерний чай. Но что-то случилось. Команда не подавалась. По залу с озабоченным видом, тихонько переговариваясь между собою, ходили отделенные офицеры — воспитатели и командир роты полковник Соловьев. Лица у них были немного растерянные и серьезные. Что все это могло значить? Кадеты ничего не понимали и толклись на месте в ожидании.

Вдруг — удар хуже разорвавшейся бомбы! Командир роты печально, негромко объявил:

— Государь Император отрекся от престола! Революция!

Кадеты потрясены — как это могло случиться и зачем? На улице, перед главным фасадом корпуса, уже стояла колоссальная толпа ликовавшего народа с красными флагами. Она пришла требовать, чтобы ей дали немедленно, по случаю торжества, кадетский духовой оркестр. Корпусное начальство старалось убедить обезумевшую от радости толпу, что сейчас уже поздно и оно не может выпустить кадет на улицу, потому что они ложатся спать, и обещало, что завтра утром весь кадетский корпус выйдет и пройдет по улицам города с оркестром музыки.