Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. (Ввоспоминания участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.)
Шрифт:
Но вот появился тонный Генштаба генерал–лейтенант князь Друцкой [80] и совсем не тонно начал мямлить о том, что обстановка еще не выяснилась, что Московский отдел Союза не имеет никаких инструкций из Главного центра и что «надо выждать, как развернутся события». Когда генерал кончил говорить, поднялся молодой, невысокого роста Генштаба подполковник Дорофеев и стал горячо возражать князю: петроградские большевики пытаются захватить власть вооруженной силой. Здешние — открыто готовятся к вооруженному выступлению. Московские власти активны на словах и пассивны на деле. Никаких предварительных мер для обеспечения порядка не предпринимается. Успех большевиков грозит гибелью России. Поэтому мы не имеем права ждать, как развернутся события; наш долг на них влиять. Необходимо немедленно, пока еще не поздно, приступить к организации сопротивления большевикам. Таков приблизительно был смысл слов, сказанных Дорофеевым. Его поддержали другие. Никто
80
Имеется в виду генерал–лейтенант князь Сергей Александрович Друцкой (р. 1869, ум. 1922 — 1929), профессор Александровской военно–юридической академии.
Теперь я склонен допустить, что он, зная лучше всех нас, присутствовавших тогда на собрании, настоящую цену Рябцеву и всему его штабу в целом, зная лучше всех нас политическое соотношение местных сил и закулисную игру партий, чувствовал, что нам в нашем предприятии не на кого будет опереться, а потому и относился скептически к нашим замыслам. Действительно, вскоре образовавшийся Комитет общественной безопасности (КОБ) составился исключительно из представителей «социалистической демократии», почтительно именовавших мятежников «товарищами большевиками» и видевших в каждом офицере «черного реакционера». Вот каковой оказалась наша политическая «опора». Повторяю, теперь я допускаю такое объяснение позиции, занятой Друцким, но в тот момент она вызвала во всех присутствовавших только некоторое раздражение, смешанное с иронией. В конце концов Дорофеев предложил собраться еще раз, но уже не в помещении Союз офицеров, а в стенах Александровского училища. На том и порешили.
В назначенное время в одной из классных комнат училища собралось человек 30 офицеров. Князь Друцкой открыл собрание, но особенно ничем себя не проявлял, — инициатива явно переходила к подполковнику Дорофееву и всецело поддерживающему его полковнику Хованскому. [81] О Рябцеве и его штабе было сказано немало кислых слов. Бездействие командующего войсками выставлялось одной из причин, требующих нашей немедленной самоорганизации. Возражений и споров не было. Чувствовалось единодушие и желание действовать. Дорофеев предложил собравшимся не покидать стен училища, что и было безоговорочно принято. Не помню, чтобы собрание как-то выбирало Дорофеева и Хованского. Мне кажется, что это произошло само собой. Они были инициаторами, старшими из присутствующих по чину. Друцкой молчаливо предоставил им играть первую скрипку.
81
Князь Хованский Иван Константинович (1–й). Полковник л.-гв. Литовского полка. В Добровольческой армии; в декабре 1917 г. главноначальствующий Ростова, затем в 3–й Офицерской роте. Участник 1–го Кубанского («Ледяного») похода, с 1 апреля 1918 г. командир 3–й роты Офицерского полка, 21 — 27 апреля 1918 г. командир Офицерского полка, в июне 1918 г. командир 2–го батальона того же (Марковского) полка. Убит 24 июля 1918 г. у ст. Выселки.
Очевидно, Дорофеев и Хованский, вместе с Друцким, еще до начала собрания договорились с администрацией училища о нашем пребывании в его стенах, т. к. хорошо помню, что ужинали в тот вечер в училищной столовой, а ночь провели на нормальных койках, снабженных постельным бельем и одеялами.
К концу собрания было решено сзывать офицеров, находившихся в Москве, для присоединения к нам. Зазвонили телефоны. Большинство из нас, разбившись на маленькие группы, разошлись по соседним улицам для того, чтобы приглашать встречных офицеров явиться в Александровское училище. Конечно, из-за нашей малочисленности такой способ мобилизации офицеров не мог дать больших результатов, но все-таки что-то дал — на следующий день училище казалось более оживленным. Мы с двоюродным братом прошли по Арбату до Плющихи, встретив всего десятка два офицеров. Вернувшись обратно, сразу попали в небольшую компанию офицеров, отправляющихся на грузовичке в район Старых Триумфальных ворот в какой-то гараж для захвата автомобилей. Поездка прошла без инцидентов, но и без особой удачи — гараж оказался почти пустым. Удалось, кажется, забрать одну машину. Так началась для нас «Московская неделя».
Теперь, через 50 лет, трудно вспомнить даты, а иногда и установить последовательность событий, особенно мелких из них. В памяти остались лишь отдельные картины. Помню, например, как пришлось, в составе патруля, ходить по домам, справляться у дворника и по домовой книге, живут ли в них офицеры, подниматься в офицерские квартиры и уже не приглашать, а передавать приказ, чтобы обнаруженные таким образом лица присоединялись к патрулю и затем являлись и в училище. (Это было устное приказание Дорофеева, строго говоря, «революционного» порядка. Действие «приказа» распространялось лишь на прилегающие к училищу кварталы. — С. 3.) Пришлось побывать в Университете (в новом здании) и видеть
По Мельгунову, 27–го в Александровском училище происходило совещание «представителей воинских частей, желавших поддержать Вр. Правительство, которое было созвано в экстренном порядке… по инициативе членов Совета Офицерских Депутатов». «Характерной чертой собрания является крайне враждебное отношение к командующему войсками, которого тщетно пытаются долгое время отыскать». Ссылаясь на небезызвестного Эфрона, Мельгунов отмечает, что на этом «шумном и беспорядочном собрании создаются роты «по сто штыков», выбираются начальники и устанавливается выборное общее командование, вручаемое полковнику Генштаба Дорофееву».
Мне почему-то не запомнилось такое особенно «шумное и беспорядочное» собрание. Может быть, в этот момент я был вне стен училища, находясь в каком-нибудь патруле, а может быть, такого собрания, если понимать под этим словом некое организованное сборище людей с председателем и секретарями, и совсем не было. Последнее, пожалуй, вернее. Дело в том, что Дорофеев, занимая отдельное помещение, иногда появлялся в залах, где находились офицеры, и делал сообщения в информационном порядке. В таких случаях некоторые из присутствующих задавали вопросы, а иногда высказывали свое мнение. Так, например, когда речь заходила о Рябцеве, то слышались возгласы: «Гоните его в шею, что вы церемонитесь с этим мерзавцем». Можно предположить, что после «частного совещания представителей воинских частей», которое происходило в штабе Дорофеева без участия всех присутствующих в училище офицеров, он, выйдя в общий зал, сделал сообщение по этому поводу и указал на необходимость приступить к формированию рот. В тот момент такое заявление могло быть встречено только с энтузиазмом. Единодушные громкие приветствия можно было, без всякой натяжки, принять и за единогласное избрание, которое если и имело место, то, вероятно, в штабе Дорофеева на совещании представителей воинских частей.
Мельгунов не поясняет, что он подразумевает под термином «общее командование». Несмотря на резко враждебное отношение к нему обитателей Александровского училища, Рябцев оставался командующим войсками округа, значит, в полном смысле слова, общее командование оставалось за ним. Поэтому термин, употребляемый Мельгуновым, скорее всего, означает оперативное подчинение Дорофееву (уже возглавляющему офицеров–добровольцев) юнкеров Александровского училища. Кстати, Александровское училище было самой многочисленной и лучше всего организованной частью с нашей стороны. Естественно заключить, что его представители находились в штабе Дорофеева. Были разговоры о том, что начальник училища генерал–майор Михеев отказался включиться в нашу акцию и, держа нейтралитет, засел в «бест» — в свою квартиру.
Как формировалась та рота, в которую я попал, и как в ней «выбирались начальники», я хорошо помню. Дорофеев вызвал к себе старших в чине обер–офицеров. Вскоре один штабс–капитан вернулся и крикнул: «Господа офицеры, мне поручено сформировать роту. Кто хочет быть в ней, пожалуйте к этой стене» — и указал на одну из стен зала, в котором мы находились. Вдоль указанной стены быстро набралось достаточное количество офицеров. Раздалась команда «становись», и, после произведенного расчета, рота была разбита на взводы, для которых ротный «выбрал» командиров из старших в чине. Тем, кто еще не имел винтовок, их выдали. Все мы рассовали полученные обоймы по карманам и сразу же выступили. Командир роты уже имел задание очистить перекресток Никитской и Знаменского переулка от красных. Оттуда слышалась беспорядочная стрельба.
Рота разбилась на две цепочки и стала продвигаться к намеченной цели по обоим тротуарам переулка. Чем ближе мы подходили к перекрестку, тем сильнее становилась стрельба. Пули беспрерывно лязгали по мостовой, шлепались в стены домов. В узком переулке казалось, что огонь идет не только со стороны Никитской, но и из тех домов, мимо которых мы проходили. Поэтому часть роты была послана для обыска соседних дворов и помещений. Наконец головы цепочек достигали перекрестка. В тот же момент я услышал крик и, обернувшись, увидел, как высоко в воздух взвилась зеленая фуражка. Шедшему сзади меня пограничнику пуля попала сквозь козырек фуражки прямо в лоб. Бедняга был убит на месте. Почти одновременно тут же, посередине мостовой, остановился учебный лафетный пулемет, подвезенный «на рысях» несколькими офицерами, и прапорщик, баронесса де Бодэ, стала посылать на Никитскую очередь за очередью.