Сопротивление большевизму. 1917-1918 гг.

Волков Сергей Александрович

Я не могу не помянуть подвиг женщин-ударниц, этих героинь, которые сознательно дрались и умирали и тем самым воздвигли памятник Русской Женщине, и пусть строки мои о их доблести и муках будут венком на их неизвестных могилах.

А. Синегуб [15]

3ащита Зимнего дворца

(25 октября – 7 ноября 1917 года) [16]

В восемь часов утра я был уже в школе и сидел в канцелярии, постепенно входя в свою тяжелую роль адъютанта школы. «Пройдут эти дни ожидания выступления ленинцев, наладится курс для государственной жизни Родины, и я тогда подам рапорт об отставке. В деревне моя работа будет полезнее, чем здесь, среди заговоров тех, кто сам не отдает себе отчета в последствиях, кто личное ставить выше народного благополучия… Как распинались в «Колхиде», сколько таинственности и верных доказательств! Смешно… Нет доверия друг к другу, а запрягаются в воз, должный вывезти Россию на светлый путь жизнедеятельности. Никакой самодеятельности, спаянности. А о любви к Родине и уж говорить

нечего! Словно это – молодчики, тучами являющиеся в последнее время в школу для поступления в юнкера и цинично-откровенно объяснявшие свои побуждения, толкавшие их именно в нашу школу. Одни стоят других – одинаковые карьеристы тыла», – злобно размышлял я, почему-то припоминая случай третьего дня во время приема с предложенной мне взяткой… «А это что?» – прервал я невеселые думы во время механической подписи размноженных на гектографе повесток к педагогическому персоналу школы…

15

Поручик Александр Петрович Синегуб происходил из дворян. В описываемое время служил в Школе прапорщиков инженерных войск.

16

Впервые опубликовано: Архив русской революции. Т. IV. Берлин, 1923.

– Телюкин! – позвал я старшего писаря, так гордившегося, несмотря на свое нынешнее эсерство, бывшей службой в личной канцелярии Государя Императора.

– Что прикажете? – вырос с вопросом перед мною позванный унтер-офицер.

– Почему эта телеграмма из Главного штаба в очередном докладе, кто ее вскрыл и почему не доложена мне, как только я пришел? – задал я вопросы Телюкину, внутренне волнуясь и едва воздерживаясь от повышения тона, чтобы этим не привлечь внимания юнкеров, зашедших в канцелярию по делам службы, а главное, тех разночинцев, которые уже успели явиться за какими-то справками к дежурному писарю.

– Это дежурный офицер сюда положили: она исполнена, ваше высокоблагородие; сегодня ночью я дежурил, и когда пришла телеграмма, то я лично позвонил к начальнику школы и ее по приказанию начальника школы вскрыл и прочитал им в телефон. Так что вы не извольте беспокоиться, начальник школы лично приезжал сюда и сами отдали распоряжения. И сейчас в Главном штабе находятся наши юнкера для связи, также посланы юнкера в Николаевское инженерное училище, Николаевское кавалерийское училище, а двое из членов совета школы направлены в личное распоряжение товарища Керенского, – нагибаясь своей длинной фигурой ко мне, конфиденциально доложил Телюкин.

«А это что-нибудь да значит, если даже посланы юнкера непосредственно к главе Временного правительства. Значит, Главному штабу не особенно того», – читал я в его глазах. Но чтобы не показать виду, что я его понял, – а главное, что он правильно подчеркнул последние распоряжения начальника школы, – я задал вопрос о том, почему он, а не дежурный офицер принимал телеграмму из Главного штаба.

Ответ был, к сожалению, самый неожиданный и лишний раз обрисовывающий и нравы офицерства школы, и то падение не только военной дисциплины, но просто даже честного порядочного отношения к долгу и обязанностям… Дежурный офицер, поручик Б-ов, из прапорщиков запаса мирного времени, оказалось, ушел спать к себе на квартиру.

– Но почему же вы, Телюкин, не позвонили сперва мне, не послали за мной. Ведь я вас и всех писарей столько раз просил обо всем экстренном и внезапном немедленно уведомлять меня. Особенно вас, – попрекнул я своего друга.

Телюкин затоптался и, не выдерживая моего настойчивого вопросительного взгляда, зачесал свой несоразмерно длинный нос.

– Почему?.. Забыли, да?..

– Никак нет, я сперва хотел это сделать, но потом решил, что раз телеграмма из Главного штаба, да и курьер передавал, что она особой важности, вам все равно придется звонить к начальнику школы, и дежурный юнкер советовали прямо позвонить к начальнику, а к тому же они говорили, что вчера вы всю ночь провели в канцелярии и что и сегодня около двух часов ночи заходили в школу.

– Ну ладно, ладно, идите и пошлите горниста за дежурным офицером, да еще Панову прикажите составить список юнкерам, ушедшим в связь, и позвоните в 1-ю роту, чтобы сейчас прислали дневник нарядов.

И только Телюкин вышел, я снова впился в телеграмму. «Начинается», – заработала мысль. А ведь на улицах было тихо и движение было обычное. Вспомнил я Кирочную и Литейный проспект, до которых по обыкновению последних дней прошелся перед службой, чтоб взглянуть на Неву и на Выборгскую сторону. «Однако много думать не приходится», – заключил я свои размышления, вставая из-за стола, чтобы пойти в кабинет начальника школы и посмотреть на блокнот, в который он, в моменты моего отсутствия, вносил те распоряжения, которые должны были идти через меня. Но не успел я подойти к двери в коридор, как она отворилась, и передо мной появился юнкер 11-й роты Исаак Гольдман, с винтовкой в руках и патронной сумкой на плечо. По возбужденным глазам, молодцеватой выправке и учащенному дыханию я сразу догадался, что это один из юнкеров связи, явившийся, очевидно, с новостями, должными сыграть какую-то роль.

«Здравствуйте, юнкер! Закройте дверь. Откуда? С чем?» – «Из Главного штаба с запиской о немедленной готовности школы к выступлению… В штабе паника… Никто ничего не делает… Подобные же распоряжения посланы в другие школы и части. Петропавловка на нашей стороне. Там говорили, что у Финляндского вокзала сосредоточилась тяжелая артиллерия, перешедшая на сторону ленинцев. Но это ничего. Пехота и казаки объявили нейтралитет, но и это ничего. Если придут войска из Гатчины, Царского Села, то положение будет восстановлено быстро и без нас; но если они запоздают, то нам придется идти арестовывать Ленина, образовавшего какое-то новое правительство из коммунистов», – докладывал юнкер слышанное им в Главном штабе, пока я вскрывал и читал принесенное им приказание. «Прекрасно, можете идти, – отпустил я юнкера. – Вы были уже сегодня?» – справился я. «Никак нет, нас в четвертом часу отправили в связь.

И товарищи просили, чтобы им прислали или смену, или пищу». – «Хорошо, идите в роту и передайте фельдфебелю, чтобы он послал смену, вы же оставайтесь в школе. Телюкин! – позвал я снова писаря. – Где же список юнкерам связи? Живо! Да идите сами сюда с машинкой». Через минуту я уже диктовал: «Приказание командирам 1-й и 2-й рот. По приказанию из Главного штаба немедленно…» Машинка стучала под длинными, тонкими пальцами виртуоза своего дела, и я едва успевал комбинировать те распоряжения, которые могли своим исполнением выполнить приказание штаба. «Пулеметы получить у заведующего оружием», – диктовал я, а в голове нарастало сомнение. А вдруг нестроевая команда, объявившая нейтралитет, на этот раз видя, что дело приняло характер разрешения для Ленина вопроса – «быть или не быть», переменит свое решение и перейдет в открытую оппозицию. Тогда пулеметы, револьверы и патроны командиры рот не получат. «Здравствуйте, Александр Петрович, – приветствовал меня поручик Шумаков, войдя в этот момент ко мне в кабинет. – Я получил записку поручика Б-ва. Он болен и продолжать дежурство он не может и просить меня заменить его. Вам это известно?» – «Нет, что за сволочь! – теряя хладнокровие и забывая присутствие солдата, выругал я нарушившего дисциплину поручика. – Не я буду, если он не полетит под суд. Спасибо, дорогой, что вы пришли. Сейчас же приступайте к дежурству. Ага! Хорошо, Панов. Позвоните на квартиру начальника школы, узнайте, где он; потом пошлите за капитаном Галиевским, он должен быть в первой роте. А полковник Киткин пришел? Да? Конечно, у него другого дела нет, как беседовать с юнкерами, – отнесся я уже к поручику Шумакову, после ухода являвшегося писаря. – Борис, наладь этот вопрос, ты знаешь, оказывается, Мейснер до сих пор не привел в порядок пулеметов, а револьверы у этого мерзавца Кучерова. Его второй день, подлеца, в школе нет. Запил. И нашел же время! Нет… я не могу дальше. Этак с ума сойдешь. Согласись, что это форменный бедлам; а тут у меня все болит», – начал я жаловаться на свои недомогания, как вошел Телюкин и доложил о приезде начальника школы. «Ну слава Богу! Борис, тебе Телюкин все объяснит по этому вопросу, а я к полковнику», – и я бросился из кабинета через канцелярию, чтобы бежать с докладом к начальнику школы. Канцелярия была полна юнкерами и штатскими разночинцами; едва я вошел в нее, как меня засыпали какими-то вопросами и просьбами. «Потом, потом, – отмахнулся я от них. – Господа юнкера, оставьте ваши личные дела и освободите канцелярию. Штатских сегодня не принимать. Все справки прекратить, – отдал я распоряжение экспедитору. – Вы господа, – обратился я к частным посетителям, – будьте любезны в следующий раз зайти», – говорил я уже у двери в коридор.

– Здравствуйте, закройте дверь; доклада не надо – все знаю; теперь не время. Я уже приказал портупей-юнкеру Лебедеву собрать Совет школы и комитет юнкеров. И сейчас должен идти туда. Вы же прикажите прекратить всякие приемы. В школе не должно быть никого из посторонних. Сделано? Отлично! О Мейснере, Б-ве – знаю. Все телеграммы знаю. Из Главного штаба? Одна проформа. У меня, повторяю, все ясно и налажено. Все изменилось. Рассказывать нет времени. Что выйдет – посмотрим. Я же решил выступить, если юнкера не переменили настроение. Во всяком случае, выступлю с желающими. Господам же офицерам приказываю последовать за мною. Считаю, что это вопрос долга и чести. Не сомневаюсь, что и вы будете там, где и я, – ровно, спокойно, без единой вибрации в тоне, твердо и без рисовки говорил начальник школы. – Итак, будьте более внимательным, а главное – выдержанным. Забудьте, пожалуйста, канцелярию и вспомните свои позиции и проявите себя тем офицером, каким вы были до этого проклятого времени, – продолжал, улыбаясь, он. – Ну, можете идти. Все распоряжения – после совещания. Сейчас никаких. Да приготовьте свое оружие. А, здесь? Ну, это прекрасно! – кончил свой прием, отпуская меня, начальник школы.

Я, щелкнув шпорами, повернулся и взялся за ручку двери, как легшая на мое плечо рука остановила меня. Я повернулся. В голове было пусто. Ни одной мысли…

– Вот что, Саня, – с грустью в своих больших голубых глазах тихо заговорил уже не начальник школы, а мой любимый старший брат. – Все пошло к черту! Кто-то предал. Временному правительству не удержаться. Только чудо может спасти его. Ни один из планов не применим, и через три дня также не сбросить большевиков. Они будут еще сильнее. Все должно быть постепенно иначе. И уже, конечно, не нами… Я простился с семьею и написал письма родителям… Ты тоже напиши… Они нас поймут. Мы с тобою должны погибнуть. Мне только жалко юнкеров. Но ты ведь понимаешь меня. Мы ведь дворяне и рассуждать иначе не можем. А там как Бог… С нами будет Галиевский. Ну, бодрись и иди. – И, поцеловав меня, он слегка подтолкнул к двери.

Я вышел словно в тумане, не понимая, где, куда и зачем иду.

– Капитан Галиевский, голубчик, постойте минутку! – наскочил я в полутемном коридоре на худощавую фигуру куда-то спешившего капитана. – Здравствуйте, послали смену юнкерам?

– А! Александр Петрович!.. Ну как же, как же, послал. Ну что, друг мой, повоюем нынче, а?

– Да, да, придется. Жаль только, что обстановка меняется.

– Плевать! Я очень рад, что не ошибся в вас при приеме вас в школу. Только мы, старого покроя офицеры, и можем еще что-нибудь делать. А Б-ов хорош! А? Недаром же я перестал подавать ему руку. Присяжный поверенный несчастный – туда же, в офицеры полез. Понимаю я его болезни. Трус! Начальник школы приказал ему явиться. Ах, голубчик, что я вам посоветую, – продолжал капитан, когда мы остановились у канцелярии. – Вы вот здесь не были в феврале, да и нестроевую команду хорошо не знаете, ведь в ней ни одного порядочного человека нет; так вот вам я и говорю – вы на всякий случай снесли бы к себе на квартиру что у вас поважнее есть, а главное, ничего собственного, ничего не оставляйте. Ну, бегу в роту. Надо к пулеметам замки наладить. Эти прохвосты мало того что ключи потеряли от склада, так что мне пришлось приказать взломать дверь, да еще замки с пулеметов поснимали и куда-то запрятали. Да, будьте, дорогой Александр Петрович, осторожнее с Мейснером. Он что-то крутит. Этот почище Б-ова будет, – шепотом закончил капитан и понесся дальше, а я вошел в канцелярию.