Сопротивление материала. Том 1. Старый бродяга
Шрифт:
Ничего не ответив, Дедов шумно вздохнул и направился к выходу. Никита поплёлся за ним.
Десятый класс гудел, как потревоженный улей. Ещё бы: Дед не пришёл на урок! За полвека с лишним работы в школе Иван Ильич Дедов не опаздывал, говорят, ни разу. А потому десятиклассники предполагали самое худшее. Он мог попасть под машину, да и под поезд, в конце-то концов – поскольку жил в Посёлке, то есть в той части городка, которая находилась за железной дорогой. Поэтому каждый день, идя на работу, ему приходилось пересекать железнодорожные пути. И, хотя дед вовсе не был рассеянным старичком (каким ему полагалось быть в его почти восемьдесят лет), но чего не бывает!
Когда за полотном построили микрорайон, а вслед за ним и новую школу, районный
У Ивана Ильича была веская причина оставаться верным прежнему месту работы: школа, которой он посвятил свою жизнь, носила имя его брата, не вернувшегося с войны. В шестьдесят четвёртом, перед двадцатилетием Победы, в школе объявили сбор средств на мемориальную доску с именами выпускников, погибших на фронтах Великой Отечественной. Дедов тогда сколотил группу энтузиастов из числа своих учеников, которую потом уже назвали военно-патриотическим кружком. А вначале ребята просто изучали списки выпусков вплоть до сорок четвёртого года, под руководством учителя делали выписки из архивов паспортной службы и военкомата, просматривали подшивки газет и ходили по адресам, разыскивая бойцов или их родственников. Скромняга Иван Ильич, конечно, понимал, что изыскания его подопечных неизбежно приведут их в его дом, и это беспокоило его чуткую совесть: не хотелось «выставляться». Но, как это часто бывает, не было счастья – несчастье помогло: в один год умерли их с Борькой родители, и ходить следопытам стало не к кому. А кроме Дедова, в школе не осталось ни одного учителя, который бы знал их обоих и мог связать одну фамилию с другой. В результате поисков образовался список из восемнадцати фамилий, и учительница русского языка и литературы предложила провести конкурс на лучшее сочинение о герое, а именем героя победившей работы назвать школу. В жюри конкурса, которое ради объективности было составлено из ветеранов и заслуженных железнодорожников, не оказалось никого, кто бы знал, что учитель истории Дедов – сводный брат Бориса Матвеева, которого многие из них помнили.
Тогда уже девочки и мальчики учились вместе, а набор в школы проводился «по территориальному признаку», то есть в каждом районе имелась школа, куда его жители и отдавали своих детей. О подвиге Бориса Матвеева писала скромная девочка из восьмого класса, которая даже не входила в военно-патриотический кружок. Папки с собранными материалами хранились в читальном зале школьной библиотеки, где каждый желающий мог с ними ознакомиться. Сочинение молчаливой и серьёзной Ларисы Овсепян, до сих пор не привлекавшей к себе особого внимания, растрогало фронтовиков до слёз. На другой день после заседания в актовом зале состоялось общешкольное собрание, на котором и был объявлен победитель, выбранный единогласно. Так школе было присвоено имя Бориса Матвеева.
Дедова в городе очень уважали и даже, вопреки традиции, не «выпихивали» на пенсию, потому что он не только пользовался заслуженной славой лучшего учителя истории, но и не проявлял ни малейших признаков старческой слабости. Как сам он отвечал тем, кто удивлялся состоянию его интеллекта, «человеку, который всю жизнь работает головой, маразм не страшен».
К тому же Дед, несмотря на почтенный возраст, практически не болел. Это был крупный, жилистый, кряжистый старик с угловатым черепом, на котором ещё сохранились остатки седой гривы, с кустистыми седыми бровями и пронзительным взглядом синих глаз. Он не носил ни усов, ни бороды. Его скуластое лицо с крупным носом несло печать своеобразной суровой красоты обветренного и высушенного солнцем крестьянина или моряка. Словом, ничего похожего на скромного интеллигента-домоседа.
В школе шутили, что Дед знает секрет бессмертия и что на самом деле ему не меньше трёхсот лет – просто все, кто его знал «в прошлых жизнях», уже давно умерли, включая и паспортисток из домоуправления, которые подделывали ему документы. Впрочем, появлению подобных слухов невольно способствовал и сам Иван Ильич, повествуя о событиях
И вот случилось невероятное: Дед не явился к первому уроку! Человек, который никогда не опаздывал! И к кому даже самые отпетые балбесы не смели опоздать на урок!
Сидя на подоконнике, щуплый Юрка Камарзин демонстрировал все признаки анархии.
– И чё? И чё мне за это будет?! – хриплым баском покрикивал он на крупную Ольгу Седых, потенциальную медалистку, правильную и принципиальную.
– Седых, не будь занудой, – выкрикнул Шутов, не оборачиваясь от доски, на которой он рисовал мелом логотип своей любимой рок-группы, тщательно прорабатывая детали готического шрифта. – Ну, сидит человек на подоконнике, и что? Кому мешает? Подоконника он не сломает, мелковат…
– Мелковат! Все вы мелковаты! Как и ваши поступки, – не унималась Ольга. – Может, Иван Ильич сейчас где-нибудь мёртвый лежит, а вам наплевать! Бардак тут устроили!
– Дура! – буркнул Камарзин и сполз с подоконника. Шутов перестал рисовать и медленно повернулся.
– С ума сошла?! – слабым голосом простонала Юлька, хрупкая и очень впечатлительная. Её большие прозрачные глаза вдруг покраснели и наполнились слезами. – Ты что, правда, думаешь, что он умер?
– Евсеева, брось! Ты что, не знаешь – Дед бессмертен! – с кривой ухмылочкой проговорил Шутов. Он всё ещё стоял у доски с мелом в руках. Сказал, впрочем, без обычной уверенности. Все знали, что у Юльки глаза на мокром месте, но всё равно стало как-то не по себе. Рассудительная Света Камарзина, Юркина сестра-близнец, вздохнула и отвернулась к окну, за которым качалась от студёного февральского ветра верхушка голубой ели.
– В его возрасте всё возможно.
– Ой, ну вот не надо! – манерно произнесла Кравцова, признанная красавица десятого «А», откликавшаяся только на имя Натали, да и то по настроению. – Вы ещё начните на венок скидываться!
Неразлучная троица Омельченко, Селезнёва и Буковская озабоченно шепталась в дальнем от окна ряду, поглядывая на остальных. Двухметровый детина Шпаков по кличке Шпагат, сдвинув белёсые брови, сооружал что-то на парте из подручного материала – собранных поблизости учебников, тетрадей, ручек и прочего добра. За процессом наблюдала незлобивая компания «жителей Камчатки», вполуха прислушиваясь к разговорам вокруг и подсовывая Шпагату недостающие стройматериалы. Не то чтобы им было всё равно, просто упражнения в остроумии не были их сильным местом. «Жители Камчатки» привыкли выражать свои эмоции действием – в данном случае их тревога находила выход в сооружении этой смешной вавилонской башни. Только однажды за всё то время, пока в классе высказывались и обсуждались версии отсутствия их классного руководителя, Долженко вклинился с вопросом:
– Эй, у кого ещё есть треугольник?..
Завуч Ольга Платоновна по пути к своему кабинету привычно заглянула в учительскую – не засиделся ли за дружеской беседой кто-нибудь из коллег? Звонок был минут пятнадцать назад, и такое пренебрежение обязанностями было бы вопиющим нарушением трудовой дисциплины со всеми вытекающими последствиями. Но Ольга Платоновна потому и стала завучем, что никогда и ничего не оставляла на волю случая. Она проработала в школе уже больше двадцати лет и помнила все тайны – и мрачные, и смешные – которые и хранили эти стены.
Она знала, что ученики – да уже и некоторые учителя из числа молодых – между собой называют её СС. Можно сказать, сама приложила руку к появлению этого прозвища, когда в беседах с провинившимися напоминала им:
– Запомните, что моя фамилия Строгая! Так и есть: я Строгая. Но – Справедливая!
Это «строгая, но справедливая» с лёгкой руки какого-то озорника сократилось до СС. Прозвище прижилось, и Ольга Платоновна втайне даже гордилась им.
Оглядев с порога просторную комнату учительской с тремя восточными окнами (утром светло, после обеда не жарко), она уже повернулась, чтобы выйти, когда заметила на этажерке одинокий классный журнал. Очень редко, но иногда коллеги всё-таки забывали взять классный журнал, хотя этажерка стояла у самой двери, а на самой двери завуч собственноручно укрепила табличку с единственным словом, выведенным красным фломастером: ЖУРНАЛ!