Сопровождающий
Шрифт:
— Помогай Господь, — шепнул, и рванулся в горящий медблок.
Первый же шаг — пахнуло преисподней в лицо. Но ведь он уже видел преисподнюю, слышал грохот взрывов, свист путь, видел кишки, развешанные по деревьям. Тут всего лишь огонь. И несколько десятков шагов до свободы.
Опалило его всего. Но ничего не рухнуло с потолка, ничего не попало под ноги. Повезло. На последнем шаге швырнул внутрь блока небольшой заряд взрывчатки, скорее для шумового эффекта и для отвлечения внимания, чем по делу. И вывалился наружу.
На нем тлело, все, что могло тлеть. Обгорели руки, лицо,
И тут ему снова повезло.
В той стороне не было людей. Все скопились там, перед входом. Короткий рывок — он втиснулся в тот самый мусорный контейнер. Втиснулся, и затих. Выждал минуту, а после сбросил Пашнину короткий условный сигнал. Активировал маячок.
А теперь надо было ждать.
Снаружи в тот момент происходило много всего. Схлестнулись у интерната разные ведомства, кто возьмет дело под контроль. Но у ОБЗ все-таки хватило авторитета. Оцепили все, полностью перекрыли подходы, начали выводить людей.
Допустили только пожарных и еще большой грузовик городской организации по утилизации мусора и твердых бытовых отходов. Грузовик забрал обломки и мусорный контейнер и уехал.
Так уж вышло, что забирал Вострова оттуда Толик. Так распределились роли. Его же люди оказывали Максу первую медицинскую помощь. Пашнин подъехал позже. Когда Макс подштопанный и перевязанный сидел в открытом внедорожнике.
И тут начался торг.
Потому что вместе с Пашниным приехал некий деятель от политики. Из серьезных и четко знающих, чего хотят добиться. А Максим слушал и офигевал потихоньку. Сейчас эти трое, прямо здесь, на заросшем бурьяном и чертополохом пустыре, решали судьбу страны. Фактически, он видел перед собой ключевые фигуры будущего правительства.
Передел сфер влияния, экономики, власти. Внутренняя и внешняя политика.
Торговались за все.
И на все это надо было смотреть с доброй долей цинизма. Ибо люди, как бы красиво они ни говорили, какими бы высокими целями не оправдывали свои поступки, всегда хотят одного — банальной выгоды. У каждого она своя, но большинство, как правило, хочет денег.
Одно прошло единогласно — с зонами особого режима для «зараженных» должно быть покончено. Равно как и с самими «зараженными». Следует признать, что от вируса благополучно излечиваются, реабилитировать эту часть населения и вернуть в правовое поле.
Это был ключевой вопрос, на котором основывалась политическая платформа. Звучало красиво, однако Востров понимал, что делается это для того, чтобы задушить фармацевтический концерн. Вернее, заставить его поделиться доходами.
Вот, кстати. Максиму с самого начала было любопытно, какой интерес в этом во всем Толика. Оказалось до смешного просто. Ему и группировке, которую он представляет, переходит контрольный пакет акций заводов по производству энергетических напитков. Того самого «вкусного» тоника, с биоактивной добавкой. Этот вопрос тоже единогласно решили не освещать вообще. Работает, приносит деньги, вот пусть и дальше работает.
Максим слушал, и хохотал в душе.
Какие-то потуги
Люди получат какие-то гражданские права и свободы. Но их же надо будет как-то обеспечивать работой. «Зараженные», которых сейчас используют как дармовое сырье, смогут распоряжаться собой и получат компенсации. Кровь — по-прежнему. Никто не собирался сворачивать производство. Но. Теперь это будет делаться в разумных пределах и добровольно. И, разумеется, за плату.
Важный момент, что из всей этой линейки исключаются дети. Это тоже однозначно. В принципе, если раскрутить умеючи, одного скандала с забором крови у детей в закрытых интернатах хватило бы, чтобы свалить на предстоящих выборах действующее правительство.
— И это целиком и полностью твоя заслуга. Макс, — повернулся к нему Пашнин.
Максим только поморщился. Когда он лез в тот интернат, ему просто надо было вытащить мальчонку. И никакое это было не геройство. А просто…
Ну не лезут люди под пули или в огонь за идею или за политику. Это за своих родных и близких человек из шкуры вывернется. А Бог все сверху видит. И помогает. Потому что больше некому. Впрочем, что это его понесло.
— Так ты точно не передумаешь? Дам тебе одно из ключевых направлений. Будете с Титовым в паре работать.
— Да нет. Спасибо, Михаил Аркадьевич, мне лучше посмертно. Ну и потом. По программе защиты свидетелей. Куда-нибудь в глушь. В деревню.
Пашнин смотрел на него недолго, потом сказал, как отрубил:
— Хорошо.
И повернулся к деятелю от политики, уже начавшему проявлять нетерпение. Надо было дальше решать судьбы мира. А Максу уж тем более было не до того. Он заметил приближающийся автомобиль Титова. А в нем темную макушку Даны и светленькую детскую макушку. И все остальное сразу потеряло значение.
глава 47
Ей казалось, что они едут уже очень долго. И то, что Титов увозит их за город, тоже пугало. Немного. Дана на всякий случай спросила у него еще раз, про Максима, он скосился на нее в зеркало заднего вида и бросил:
— Скоро приедем. Вы встретитесь с ним на месте.
А потом просто молчала, прижимая к себе ребенка. И чем дальше они отъезжали от города, тем ей становилось тревожнее. Мальчик, чувствуя состояние матери, вообще примолк и прижался к ней, как маленький зверек. Худенький, бледненький.
«Ничего», — повторяла она про себя. — «Откормлю, накупаю, наглажу, начищу. Все будет хорошо…»
И озиралась по сторонам, пытаясь понять, куда ее везут. А они давно уже гнали по какой-то незнакомой дороге, и по обе стороны — заброшенные поля, лесопосадки. Старые заброшенные постройки, кое-где остатки сетки Рабица. Большой город вдалеке.
Еще раньше Титов включил радио, оно тихонько жужжало, вещало новости, пело песни на какой-то там волне. Но песни все бестолковые. Попса.
Дана никогда особо не любила попсу. На ее памяти уже и война прошла, и мир разделился на две уродливые половины — на чистых и «зараженных». А песни все те же.