Соратники Иегу
Шрифт:
Едва карета остановилась, как Ролан распахнул дверцу, спрыгнул, не касаясь подножки, на землю, подошел к решетке и повис на звонке. Он звонил без устали добрых пять минут, то и дело оборачиваясь к карете:
— Наберитесь терпения, сэр Джон!
Наконец отворилось окно и послышался звонкий мальчишеский голос:
— Кто это так звонит?
— А! Это ты, братец Эдуард! — воскликнул Ролан. — Открывай скорей! Мальчик с радостным возгласом отбежал от окна и исчез в темноте. И тут же раздались его крики в коридорах:
— Мама, проснись, это Ролан!.. Сестрица, проснись, это
Потом, в одной рубашке и ночных туфлях, он устремился вниз по лестнице, восклицая:
— Подожди, Ролан, вот и я! Вот и я!
Через мгновение ключ заскрежетал в скважине, загремели засовы, потом на крыльце появилась белая фигурка и понеслась к решетке ворот; в следующий миг они со скрипом распахнулись.
Мальчик повис на шее у Ролана.
— Братец! Братец! — воскликнул он, целуя молодого человека, смеясь и плача. — Ах, Ролан, как матушка будет рада! А уж Амели!.. У нас все здоровы — я самый больной!.. Ах! Все… кроме Мишеля, знаешь, садовник, он вывихнул себе ногу… Почему ты не в мундире?.. Фу, как тебе не к лицу штатское!.. Ты приехал из Египта — что ж, привез ты мне пистолеты в серебряной оправе и красивую кривую саблю? Нет? Ну, значит, ты нехороший и я не стану тебя целовать!.. Да нет же, нет, не бойся, я все-таки тебя люблю!
И мальчик без конца целовал старшего брата, забрасывая его вопросами.
Англичанин, сидя в карете, с улыбкой наблюдал эту сцену.
Но вот восторженную болтовню Эдуарда прервал женский голос, голос матери:
— О где же он, мой Ролан, мой любимый сын? — спрашивала г-жа де Монтревель, и от непомерного радостного волнения в ее голосе звучали почти скорбные нотки. — Где же он? Неужели он вправду вернулся? Значит, он не попал в плен? Не умер? Значит, он и вправду жив?
Услышав этот голос, мальчик, как змейка, выскользнул из объятий брата, спрыгнул на траву и, словно подброшенный пружиной, бросился к матери.
— Сюда, матушка, сюда! — кричал он, увлекая за собой полуодетую г-жу де Монтревель.
При виде матери Ролан не совладал собой. Он почувствовал, как в груди у него тает давнишний лед, и сердце его усиленно забилось.
— О! — вскричал он. — Мне стыдно перед Богом, — я был неблагодарным, а между там жизнь дарит мне такие радости!
И он бросился, рыдая, на шею г-же де Монтревель, позабыв о сэре Джоне. Но и тот, в свою очередь, чувствовал, что его покидает обычная английская флегма, он молча растроганно улыбался, и по его щекам катились слезы.
Мальчик, мать и Ролан представляли собой чудесную группу — воплощение нежности и любви.
Внезапно Эдуард воскликнул:
— А где Амели? Где же она?
Он вырвался из объятий и, как листик, подхваченный ветром, помчался к особняку.
— Сестрица Амели, проснись! Вставай! Беги сюда! — повторял он.
И стало слышно, как мальчик стучит ногами и кулаками в какую-то дверь. Потом все стихло. Но вот послышались крики Эдуарда:
— На помощь, матушка! На помощь, Ролан! Сестрице Амели дурно!.. Госпожа де Монтревель и Ролан устремились к дому и исчезли в дверях.
Сэр Джон, как опытный путешественник, имел при себе сумку с набором необходимых хирургических инструментов, а
Но у крыльца он остановился, вспомнив, что еще не представлен хозяйке дома; такого рода формальности — непреодолимая преграда для англичанина.
Однако та, к которой он спешил, сама направилась к нему навстречу.
В ответ на стук Эдуарда Амели наконец появилась на лестничной площадке. Но, как видно, она была потрясена известием о приезде Ролана: она начала медленно, словно неживая, спускаться по лестнице, делая неимоверные усилия над собой. Но вот у нее вырвался глубокий вздох, и, как надломленный цветок, как сгибающаяся ветвь, она поникла и через миг лежала на ступеньках.
В этот момент закричал Эдуард.
Его крик испугал Амели; собрав если не силы, то волю, она поднялась на ноги, прошептав: «Молчи, Эдуард, ради
Бога, молчи! Я иду!» Держась одной рукой за перила, а другой опираясь на брата, она стала спускаться со ступени на ступень.
Сойдя с лестницы, она увидела перед собой мать и старшего брата. Амели ринулась к нему в каком-то безумном, едва ли не отчаянном порыве и обхватила его шею руками, восклицая:
— Братец! Братец!..
Но вот Ролан почувствовал, что девушка всей своей тяжестью налегает на его плечо.
— Ей дурно! На воздух! На воздух! — воскликнул они повел ее за собой на крыльцо.
Тут перед глазами сэра Джона предстала новая картина.
Очутившись на свежем воздухе, Амели вздохнула и подняла голову.
В этот миг полная луна во всем своем великолепии выглянула из-за облака и озарила бледное лицо девушки.
У сэра Джона вырвался крик восхищения.
Он видел много статуй, но ни одна из них не могла сравниться с этим живым мраморным изваянием.
Амели являла образ совершенной классической красоты, образ музы Полигимнии.
Длинный батистовый пеньюар облегал ее стройный стан. Она склонила голову на плечо брата. Ее длинные золотистые волосы падали на белоснежные плечи. Она обняла мать, и ее рука, словно выточенная из розоватого алебастра, выделялась на фоне красной шали, которую Амели накинула на себя. Такой сестра Ролана предстала перед глазами сэра Джона.
Услышав восторженный возглас англичанина, Ролан вспомнил наконец о нем, заметила его и г-жа де Монтревель.
При виде незнакомца, стоявшего у самого крыльца, удивленный Эдуард живо направился к нему; он не спустился с крыльца на землю, но остановился на третьей ступеньке, и не потому, что боялся идти дальше, а чтобы быть на одной высоте с пришельцем.
— Кто вы такой, сударь? — заговорил он. — Что вы здесь делаете?
— Милый Эдуард, — отвечал сэр Джон, — я друг вашего брата и подарю вам пистолеты, оправленные в серебро, и дамасскую саблю, которые он вам обещал.
— Где же они? — спросил мальчик.
— Они у меня в Англии, — объяснил сэр Джон. — Придется подождать, пока их пришлют. Но ваш старший брат поручится за меня и заверит вас, что я человек слова.
— Да, Эдуард, да, — сказал Ролан. — Если милорд тебе обещает, ты, непременно их получишь.