Сорочинская ярмарка, Ночь перед рождеством, Майская ночь и др.
Шрифт:
«Тебя?» произнес [подх<ватил>] запорожец с таким видом, с каким говорит отец трехлетнему своему сыну, просящему [а. про<сящему> б. напраши<вающемуся>] чтобы его посадили на настоящую, на большую лошадь. «Что ты будешь там делать? Нет, не можно». При этом на лице его выразилась значительная усмешка. «Мы, брат [братец] будем с царицею толковать о деле».
«Возьмите!» настаивал кузнец. «Проси!» шепнул он тихо черту, ударив кулаком по карману. Не успел он этого сказать, как другой запорожец проговорил: «Возьмем его, в самом деле, братцы».
«Пожалуй возьмем!» произнесли другие.
«Надевай же платье такое, как и мы».
Кузнец схватился [только что успел] натянуть на себя зеленый
Чудно снова показалось кузнецу, когда понесся он в огромной карете, качаясь на ресорах, когда с обеих сторон [Далее было: улицы] мимо его бежали назад четырехэтажные дома, и мостовая, гремя, казалось, сама катилась [Вместо «гремя ~ катилась»: казалось, гремя катилась сама] под ноги лошадям.
«Боже ты мой, какой свет!» думал про себя кузнец: «у нас днем не бывает так светло».
Кареты остановились перед дворцом. Запорожцы вышли, вступили в великолепные сени мимо часовых и начали подыматься на блистательно освещенную лестницу.
«Что за лестница!» шептал про себя кузнец: «жаль ногами топтать. Экие украшения. Вот, говорят, лгут сказки! Кой чорт лгут! Боже ты мой, что за перила! Какая работа! Тут одного железа рублей на пятьдесят пошло!» [Далее начато: Запоро<жцы>]
Уже взобравшись на лестницу, запорожцы прошли первую залу. Робко следовал за ними кузнец, опасаясь на каждом шагу подскользнуться на паркете. Прошли три залы, кузнец всё еще [еще всё] не переставал удивляться. Вступивши в четвертую, он невольно подошел к висевшей на стене картине. Это была пречистая дева с младенцем на руках. «Что за картина! Что за чудная живопись!» рассуждал он. [Далее было: Чем больше гляжу, то в больший обман прихожу] «Вот, кажется, говорит! Кажется, живая! А дитя святое! и ручки прижало, и усмехается, бедное! А краски! Боже ты мой! Какие краски! Тут вохры, я думаю, и на копейку <не пошло> [„не пошло“ в рукописи пропущено. ] всё ярь да бакан. А голубая так и горит! Важная [Чудная] работа! Должно быть, грунт наведен был самым дорогим блейвасом. Сколь однако ж ни удивительно сие [это] малевание, но эта медная ручка», продолжал он, подходя к двери и щупая замок: «еще большего достойна удивления. Эх, какая чистая выделка! Это всё, я думаю, немецкие кузнецы за самые дорогие цены делали…» Может быть, долго еще бы [Вместо «Может быть долго еще бы»: Неизвестно долго ли бы] рассуждал кузнец, если бы лакей с галунами не толкнул его под, руку и не напомнил, чтобы он не отставал от других. Запорожцы прошли еще две залы и остановились. Тут велено им было дожидаться. Минуту спустя вошел генерал величественного росту, [Далее было: твердым шагом] в лице его не заметно было [не было заметно] того раболепства и робости, которые выражались на лицах прочих придворных. Но взглянув на его открытый, мужественный и сияющий [Далее начато: важ<ностью>] благородною важностью вид, всяк чувствовал поневоле какое-то смущение. Особливо, когда он устремлял свои большие [Далее начато: глаза] исполненные приятности глаза. Привычка повелевать видна была у него во всем. Запорожцы все отвесили поклон до самой земли. «Все ли вы здесь?» спросил генерал. [Позднейшую переработку отрывка «Минуту спустя ~ генерал» см. в «Приписке № 3»]
«Та вси батьку!» отвечали запорожцы, кланяясь снова.
«Не позабудете говорить так, как вас учил?»
«Нет [Ни] батько, не позабудем».
«Это царь?» спросил кузнец одного из запорожцев.
«Куда
В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда свои глаза деть [уставить] от множества вошедших дам и придворных в шитых золотом кафтанах. Он только видел один блеск и больше ничего. Запорожцы вдруг все попадали на землю и закричали в один голос: «Помилуй, мамо [Мамо, мамо]! Помилуй, мамо!» Кузнец, не видя ничего, растянулся и сам со всем усердием на земле.
«Встаньте!» прозвучал над ними повелительный и вместе приятный [необыкновенно приятный] голос. Некоторые из придворных засуетились и толкали запорожцев.
«Не встанем, мамо! не встанем! [не встанем, мамо!] умрем на месте, а не встанем!» кричали запорожцы.
Потемкин кусал себе губы [губы, краснел]; наконец подошел сам и повелительно шепнул на ухо одному из запорожцев. Запорожцы поднялись.
Тут осмелился поднять голову и кузнец и увидел стоявшую перед ним государыню с тем благосклонным величественным [Далее начато: видом] и вместе улыбающимся видом, которым она умела так обворожить всех своих подданных. [См. позднейшую переработку этого и следующего абзаца в «Приписке № 4»]
«Хорошо ли вас содержат» [Далее было: не имеете ли нужды в чем?] сказала она с участием [Вместо «она с участием»: государыня с обыкновенною своею кротостью]
«Та добре, мамо. Головы не велишь снимать с плеч, почему же не жить как-нибудь».
Потемкин снова поморщился, видя, что запорожцы <говорят> [«говорят» в рукописи пропущено. ] совершенно не то, чему учил их.
«Если в чем нуждаетесь или недовольны чем», произнесла [говорила] Екатерина: «вы смело говорите мне…» [См. позднейшую переработку этого места в «Приписке № 5» [
«Теперь пора», подумал кузнец и, с робостью вперивши <очи> [«очи» в рукописи пропущено. ] на государыню, вдруг повалился на землю [Вместо «вдруг ~ на землю»: а. и разом повалился на землю б. и в робости [устремивши] вперивши глаза на стоявшую перед ним в ожидании Екатерину]
«Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать. Из чего, не во гнев будь сказано вашей царской милости, сделаны черевички [Вместо „сделаны черевички“: черевички] что на ногах ваших? Я думаю, ни один швец, ни в одном государстве на свете, не сумеет так сделать. Боже ты мой, что, если бы моя жинка надела такие черевички».
Государыня усмехнулась и остановила с любопытством на нем свой взор. Придворные засмеялись. Потемкин и хмурился и улыбался вместе. Запорожцы [Сами запорожцы] начали толкать под руку кузнеца, думая, не с ума ли он сошел.
«Встань!» сказала ласково государыня. «Если тебе [твоей жене] хочется иметь такие башмаки, то это не трудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки, самые дорогие, с золотом. Но я однако ж до сих пор думала», продолжала государыня, обращаясь к старейшим запорожцам: «что у вас на Сече не женятся никогда». [«Но я ~ никогда» см. позднейшую переработку этого места в «Приписке № 6»]
«Як же, мамо! ведь человеку, сама знаешь, без жинки нельзя жить», отвечал тот самый запорожец, который разговаривал с кузнецом, и кузнец удивился немного [изумился не мало] слыша, что запорожец, зная так хорошо грамотный язык, говорит с царицею, как будто нарочно, самым грубым, обыкновенно называемым мужицким наречием.
«Хитрый народ!» подумал он сам в себе: «верно, недаром [с каким-нибудь умыслом] он это делает».
«Мы не чернецы», продолжал запорожец: «люди грешные. Падки так, как и все честные люди, до скоромного в скоромные дни. [Далее начато: Много у нас] Есть у нас немало таких, которые имеют жен, только не живут с ними на Сече, а держут на стороне. Есть такие, что имеют жен в Польше. Есть такие, что имеют жен в Украине. Есть такие, что имеют жен и в Турещине. Вот как, мамо, у нас водится».