Сорок два свидания с русской речью
Шрифт:
А есть и другой путь, когда журнализм внедрен в подкорку литературного сознания. К примеру, роман Сергея Доренко «2008» написан сугубо газетным языком (не считая срывов в явную безвкусицу). Но у этого произведения очень конкретное «целеполагание» — дожить до года, обозначенного в названии. А куда девать роман в 2009 году? Туда же, куда девают прошлогодние газеты.
От языка прозы ждут первозданности и неповторимости. Но книгу, написанную в непривычной стилевой системе, не прочтешь безотрывно, над ней все-таки потрудиться надо. А что если свои мысли и чувства передать словами вторичными и повторимыми? Этим путем пошел Евгений Гришковец, преднамеренно
Синтез беллетризма и журнализма — в прозе Дмитрия Быкова. Название нового романа «ЖД» сам автор расшифровал множеством способов. Я предложил бы еще один — «журналистский дискурс». Не пугайтесь лингвистического термина: «дискурс» по-французски речь, тип речи. В прозе нового поколения журналистская языковая модель явно теснит речь книжную. Это факт.
«Чем пахнут ремесла» — есть такие детские стихи Джанни Родари. «Пахнет маляр скипидаром и краской. Пахнет стекольщик оконной замазкой». Только про писателей там ни слова. Восполним пробел. Понюхаем страницы современной прозы.
«То, что последовало за этими словами, больше всего напомнило Громову даже не дежурство по полку, а скорее ночной эфир в радиостудии: давно, в незапамятные времена, в прошлой и даже позапрошлой жизни, он хаживал гостем на такие эфиры, отвечал на звонки, что-то читал. Никогда потом не было у него столь острого чувства связи с миром…» Это из упомянутого романа Дмитрия Быкова «ЖД». Такой язык пахнет свежей газетной полосой, прямым телевизионным эфиром. Запах простой, понятный, но летучий. Может быстро выветриться. Пока работает.
А теперь образчик другого стиля:
«Истощенность сознания, излечиться от которой он не мог вот уже год, рисовала повсюду, куда бы ни бросил он взгляд, размытый автопортрет — неряшливый черновик с пустыми глазницами и вялым провалом рта, где, как в черной дыре, гибли рой за роем невнятные образы и слова, оставляя на губах привкус проглоченной шелухи из сладковатого воска, горькой пыльцы и пережеванных пчелиных крыльев».
Это из романа Алана Черчесова «Вилла Белль-Летра». Такая словесная ткань отдает букинистической лавкой или литературным архивом, пыльными старинными переплетами. Душок более стойкий, но, как говорится, на большого любителя.
Что лучше? Как специалист читаю и то и другое. Участвую в спорах, кто лучше пахнет. А чего ждет мой читательский нос? Того, чего он до сих пор не нюхал.
Виктор Шкловский говорил, что в искусстве нужен собственный запах. Первичный и неповторимый. Но он встречается о-очень редко.
Благородный, богемный, плебейский…
Уверены, что все мы говорим на одном языке? Я — нет. Русский язык не только велик и могуч, но также и широк, многолик. Вслушиваясь в речь сограждан, обнаруживаю в ней три потока, о которых и поведаю. А уж вы сами решайте, по какому руслу приятнее плыть, какой речевой костюм вам к лицу.
Почему для правильного и безупречного языка выбран эпитет «благородный»? Слово «интеллигентный» в данной роли не работает. Во времена советской уравниловки считалось: все должны ходить в театр, читать Льва Толстого, слушать «Аппассионату» Бетховена и говорить интеллигентно. Был даже анекдот на эту тему: один работяга роняет на ногу другому что-то тяжелое, а тот ему делает замечание: «Извини, Федя, но ты не прав». Примерно так изъяснялись труженики в тщательно отредактированных фильмах и спектаклях. Кому
Более того: многие гуманитарии сегодня отрекаются от звания «интеллигент». Авторитетный языковед, автор солидных монографий, сказал мне однажды: «Я себя интеллигентом не считаю». Так под каким же знаменем могут объединиться рыцари русского языка? Надеюсь, принцип речевого благородства будет впору.
А эпитет «плебейский» предлагаю использовать вместо устаревшего термина «просторечие», которым лингвисты по привычке называют социально обусловленное отклонение от литературной нормы. Например, такие ошибки, как «ложить», «мой туфель», «психиатор», «без польт», «кушаю» вместо «ем» и т. п. На заре двадцать первого века этот ряд пополнился выражениями «двухтыщеседьмой год», «в разы». Новое просторечие? Но так то и дело говорят люди, по анкетным данным принадлежащие к элите. Министр образования — простой человек? Но он упорно живет в «двухтыщеседьмом» году. Как и две ведущие программ радиостанции «Эхо Москвы», жестко разъясняющие нам азы политграмоты. Их тоже простыми не назовешь — дамы с большими претензиями. А каково было услышать в телепередаче из уст вице-президента Академии наук, что в США на науку денег выделяют «в разы больше»! Не говоря о вульгарности слога, это даже информационно невразумительно. Что значит «в разы»? В три раза или в девять раз больше? Ненаучный какой-то стиль.
И от пресловутого «в разы», и от «двухтыщешестого» разит плебейством, словесной распущенностью. Противостоять ей можно только личным примером благородного речевого поведения. А оно часто бывает присуще и людям простым, не имеющим дипломов и званий, но обладающим собственной манерой разговора, индивидуальной языковой физиономией. Они не склонны к подражанию, не спешат попугайски повторять всякое новое и зачастую мусорное словечко, не пытаются показать себя культурнее, чем есть на самом деле.
Надо ли бороться за благородство речи? Наивно рассчитывать, что министру на его языковые промахи укажет премьер-министр или, наоборот, заместитель министра. Благородство — само себе награда. И, к счастью, оно по-хорошему заразительно. Передается окружающим при речевом контакте.
К своим коллегам по литературе и науке я в этом смысле придирчив. Но кому готов делать поблажки — так это актерам, музыкантам, художникам. Богема! Недаром же возникло это понятие в середине XIX века у французов, а потом вошло во многие языки как обозначение беспорядочной жизни артистической среды. Быт особенный — и язык тоже.
Благородный, богемный и плебейский языки с предельной прозрачностью различаются в следующих речевых ситуациях: а) обращение на «вы» или на «ты»; б) отношение к нецензурной лексике; в) использование литературных цитат. Проиллюстрирую свою «социолингвистику» наглядными примерами. Представим двух персонажей мужского пола, одному шестьдесят лет, другому — тридцать.
В первом сюжете перед нами пожилой профессор и молодой доцент. Прислушаемся к их разговору. Красивая литературная цитата здесь весьма вероятна. Взаимное «тыканье» исключено. Хотя во Франции оно между коллегами-преподавателями в ходу, а в Швеции и студент может быть на «ты» с наставником. Но русские консервативны, и у нас разве что старший может сказать младшему «ты», как бывшему ученику. Что же до мата — он в таком благородном обществе исключен.