Сорок монет
Шрифт:
— Плохо сделала, мама.
— Да что ты в самом деле? Что же тут плохого?
— Я сегодня видел Язбиби, она в мою сторону и глядеть не хотела. Может быть, именно потому, что ты ходила к её родителям, она и разобиделась на меня?
— Подумаешь, гордячка какая! — рассердилась Акнабат. — Должна бы радоваться, если её за моего сына сватают! Чего ей ещё надо?
— И опять ты, мама, не права. Откуда ты знаешь, может быть, Язбиби любит кого-нибудь.
Мать возмутилась и выложила всё, что было у неё на сердце:
— Ни один парень
— Это в твоих глазах, мама, лучше меня никого на свете нет, — попытался возразить Аман. — А в глазах Язбиби, возможно, я хуже всех.
— Ай, перестань, сынок! — Акнабат со злости выплеснула на пол остатки чая из пиалы.
— Что ты делаешь, мама, при чём тут пол? Он не виноват.
Не слушая сына, Акнабат продолжала:
— Желаешь ты или не желаешь, а я женю тебя нынешней осенью! Так вот болтаться больше не будешь. И решила я взять себе в снохи Язбиби.
— Давай, мама, договоримся, — не сумев сдержать улыбки, вставил Аман. — Если ты мне дашь немного времени, я избавлю тебя от всех хлопот.
— Свадьба — не хлопоты, сынок. Свадьба — радость.
— Я о теперешних твоих хлопотах говорю.
— А? — Мать только сейчас поняла, что имеет в виду Аман. — Ты о чём толкуешь, ты что же это, и невесту уже себе подыскал? Что за девушка? Чья дочь?
— Папа тебе ничего не говорил?
— Твой папа скажет! Разве ему до разговоров со мной? Воевать с Артыком и Гайли Кособоким он время найдёт, а подумать о собственном сыне — некогда. Ну-ка, выкладывай всё как есть. Чья дочь? Откуда родом?
Аман ответил не сразу. Он хотел дать матери свыкнуться с мыслью о том, что у него уже есть невеста.
— Она, мама, в городе живёт.
— Бог ты мой! У кого же это в городе есть дочь, достойная моего сына? — спросила Акнабат и нервно затеребила концы платка.
— Ты, её родителей знаешь. Отец её был когда-то в нашем районе секретарём райкома. Дурды Салих. Он родом из Сакар-Чага.
— Погоди, погоди. В тот год, когда налетело к нам комаров видимо-невидимо, умер совсем молодой секретарь. Звали его Дурды Салихом. Да ведь это давно было. Так ли уж молода его дочь? Не засиделась ли она в девушках? Как её зовут?
— Сульгун.
— Сульгун?.. По-моему, я видела её маленькой… Не знаю, какой она выросла, но мать у неё была хорошая женщина. Сколько же ей лет?
— Кажется, она на два года моложе меня.
— Кажется или моложе?
— Моложе.
— Раз так, съезжу, погляжу на неё! — сказала Акнабат и, поднявшись, принялась убирать со стола чайники и пиалы. — Если она мне понравится, справлю свадьбу. Если нет…
— Значит, мне ты не доверяешь? Только себе? — и опять Аман не смог сдержать улыбки..
— Да, верю только своим глазам! — решительно заявила мать. — Где они живут в городе?
— А как же данное тобою слово?
— Какое слово?
— Ты забыла про Язбиби?
— А… Она… Если нам понравится Сульгун, то найдём повод, чтобы взять своё слово назад!
— Легко
— С парнями всегда легко, с дочками потруднее. Ты не уводи разговор в сторону, говори, где они живут.
— Может быть, не стоит тебе беспокоиться. Я привезу Сульгун сюда.
— Перестань, Аман! — сказала Акнабат и, поставив чайники и пиалы на прежнее место, замахала руками. — Нечего здесь делать девушке, пока ничего ещё не решено. Что люди подумают? Не болтай попусту, скажи лучше, где они живут.
— Как бы мне объяснить тебе, мама? — Аман прищурился. — Может быть, съездим вместе?
— Молчи, бессовестный! Парня не возят в дом, где сватают девушку. А телефона у них нет?
— Есть.
— Раз есть телефон, я без тебя обойдусь!
Как в каждом ущелье дуют свои ветры, так и в каждом доме бытуют свои заботы, свои печали.
Если тётушке Акнабат думы о женитьбе сына не давали заснуть, то старой Боссан кусок в горло не шёл из-за того, что её молодая сноха — и здоровая, и статная, что твоя породистая верблюдица, — не дарила ей внуков. Правда, Акы любил свою жену, жалел её, старался ничем не обидеть, но старой Боссан было от этого не легче. Она пилила сноху с утра до вечера, отпуская порой такие обидные словечки, что молодая женщина, хотя и знала себе цену, заливалась горючими слезами. Словом, дело дошло до того, что старая заставила сноху пойти к Артык-шиху. А если, мол, не пойдёшь, отпущу тебя на все четыре стороны и снова женю своего сына.
Что было дальше, мы уже знаем. Зато Акы не знал.
Вернувшись с хлопка, он придвинул к себе чай и спросил у жены:
— Сона, почему ты не была на хармане? Что с тобой, может, нездоровится? Что у тебя болит? Я хотел спросить у мамы, но она до полудня, управилась с обедом для сборщиков, а потом ушла.
— Пей чай и помалкивай! — обрушилась на сына раздражённая старуха. — Не мужское это дело спрашивать у жены, где болит да что болит!
— А кто же, мама, как не муж, должен интересоваться здоровьем жены? — И Акы снова обратился к жене: — Сона, ну, скажи мне, что случилось? Ты очень бледная сегодня. Если что-нибудь болит, позову врача.
Не только вымолвить слово, поднять глаза на мужа Сона была не в состоянии. Измученная и безучастная, она, потупившись, сидела на кошме и царапала ногтем пол.
— Ничего с ней не случится! — вскинулась опять старуха и придвинула к сыну чайник. — Ты пей, сынок, чай, ешь чурек и отдыхай!
Почувствовав что-то неладное, Акы поставил пиалу и, уставившись в поблекшее лицо жены, сказал:
— Мама, не заговаривай мне зубы, скажи прямо, что произошло?
— Ой, провалиться бы мне сквозь землю! — завизжала старуха и стала виниться перед сыном: — И с чего мне такое на ум взбрело, что я заставила её пойти к нему? Ну и пусть бы жила, не рожая! Будь он проклят, этот Артык-ших.