Сорок правил любви
Шрифт:
Аладдин
Февраль 1246 года, Конья
Беспрерывно думая об одном — как набраться смелости и попросить у отца руку Кимьи, — последние три недели я только и делал, что выжидал удобного момента. Много часов я вел с ним воображаемые беседы, снова и снова повторяя придуманные фразы, ища способ, как бы получше объясниться. На все его предполагаемые возражения у меня были свои ответы. Если он скажет, будто мы с Кимьей как брат с сестрой, я напомню ему, что мы не связаны узами крови. Зная, насколько отец любит Кимью, я собирался сказать, что в случае нашего брака ей не надо будет уходить от нас и жить
Но однажды вечером я столкнулся с ним, причем не в самый лучший момент. Когда я собирался уходить из дома, чтобы встретиться с друзьями, дверь распахнулась и на пороге появился отец, державший по бутыли вина в обеих руках.
Я застыл на месте:
— Отец, что это у тебя?
— А, это! — отозвался он, не выказывая ни малейшего смущения. — Это вино, сын.
— Что?! — вскричал я. — До чего же переменился великий Мавлана! Теперь он пьет вино?
— Умерь свой пыл, — услышал я сердитый голос сзади.
Это был Шамс. Не мигая смотрел он мне в глаза.
— Разве так говорят с отцом? Это я попросил его пойти в таверну.
— Почему меня не удивляют твои слова? — проговорил я, не сдержав ухмылки.
Если даже Шамс и обиделся, вида он не показал.
— Аладдин, мы можем это обсудить, — бесстрастно произнес он. — Только если ты не позволишь ярости затуманить твой взор.
Потом он склонил голову набок и посоветовал мне усмирить свое сердце.
— Одно из правил, — сказал он, — гласит: если хочешь укрепиться в вере, нужно смягчиться внутри. Поскольку твоя вера — это утес, тебе следует быть мягче перышка. Болезни, несчастные случаи, потери, страх — так или иначе мы сталкиваемся с вещами, которые учат нас быть менее эгоистичными и категоричными в своих суждениях, зато более сострадательными и милосердными. Некоторые понимают урок и становятся мягче, а другие становятся жестче, чем прежде. Единственный способ приблизиться к Истине — это открыть свое сердце, чтобы оно объяло все человечество и в нем еще осталось место для Любви.
— Тебе лучше помолчать, — отозвался я на его речи. — Проповеди пьяных дервишей меня не касаются.
— Аладдин, постыдись! — вмешался отец.
Мне и вправду стало стыдно, но было слишком поздно. Я вспомнил, как возмущал меня отец все последнее время, и на меня опять накатило.
— Не сомневаюсь, что ты и вправду ненавидишь меня, — произнес Шамс. — Однако вряд ли ты хотя бы на минуту перестал любить своего отца. Неужели ты не видишь, что причиняешь ему боль?
— А ты не видишь, что губишь нас всех?
И вот тут-то мой отец, сжав губы и занеся правую руку, бросился на меня. Я решил, что он хочет меня ударить. Но этого не случилось, и мне стало не по себе.
— Ты позоришь меня, — проговорил отец, не глядя в мою сторону.
На глазах у меня выступили слезы. Я отвернулся и неожиданно оказался лицом к лицу с Кимьей. Долго ли она простояла за углом и что видела? Глаза у нее были испуганные. Все ли она слышала?
Я испытывал стыд из-за того, что отец унизил меня перед девушкой, которую я хотел взять в жены. Комок подступил к горлу, а во рту я ощутил горечь. Все вокруг пошло кругом, завертелось, закружилось, как будто грозя обрушением.
Не в силах более оставаться дома, я схватил плащ, оттолкнул Шамса и бросился прочь — подальше от Кимьи и от всех остальных.
Шамс
Февраль 1246 года, Конья
Бутыли с вином стояли между
Я взял в руки одну из бутылей с вином. Потом опустился на колени возле розового куста, стоявшего голым на белом снегу, и принялся лить вино на землю. У Руми просветлело лицо, и он улыбнулся своей полузадумчивой-полувосхищенной улыбкой.
Не сразу, постепенно голый розовый куст ожил, кора его стала мягкой, словно человеческая кожа. И на нем расцвела единственная роза. Я продолжал лить вино, и роза обрела теплый оранжевый оттенок. Потом я вылил вино из другой бутыли, и из оранжевой роза стала ярко-алой. Вина оставалось лишь на донышке. Я вылил половину в чашу, отпил немного, а остальное предложил Руми.
Повинуясь моему жесту, дрожащими руками он взял у меня чашу с вином, не изменив сия-юще-спокойного выражения лица. А ведь этот человек никогда в жизни не пробовал вина.
— Религиозные правила и запреты очень важны, — произнес Руми. — Однако они не должны становиться незыблемыми табу. Поэтому я выпью немного вина, предложенного тобой. Я всем сердцем верю, что есть некая рассудительность в любовном пьянстве.
Руми поднес чащу к губам, но я схватил его за руку и повернул ее. Вино вылилось на снег.
— Не надо, — проговорил я, не видя смысла в дальнейшем испытании.
— Если ты не собирался давать его мне, зачем же посылал меня в таверну? — спросил Руми, и в его голосе было столько же любопытства, сколько и страдания.
— Сам знаешь, — улыбнулся я. — Духовный рост касается всего сознания, а не некоторых его частей. Правило номер тридцать два: «Ничто не должно стоять между тобой и Богом». Ни имамы, ни священники, ни раввины — никто. Ни даже вера как таковая. Верь в собственные правила и собственные ценности, но никогда не ставь их выше правил и ценностей других людей.
Разбивать сердца других людей, даже если ты исполняешь свой долг, противно тому, что есть главное в твоей жизни. — Шамс продолжил: — Не сотвори себе кумира. Иначе твое зрение будет замутнено. Пусть Бог, и только Бог, будет твоим поводырем. Ищи Истину, мой друг, однако не создавай идолов из своих истин.
Я всегда обожал Руми как личность. Но сегодня мое обожание росло семимильными шагами.
В мире полно людей, охваченных желанием стать богатыми, знаменитыми или могущественными. Чем больше они получают знаков своей успешности, тем больше этих знаков им требуется. Жадные, алчные, они творят из своих приобретений кибла [27] и только об этом и думают, не сознавая, что стали слугами приобретаемых ими вещей. Дело обычное. Такое случается постоянно. Но очень редко, реже рубинов, встречаются люди, которые уже прошли дорогу наверх, у которых есть и золото, и слава, и авторитет, а они в один прекрасный день отказываются от всего и подвергают опасности свою репутацию ради путешествия внутрь себя. Руми — тот самый редкий рубин.
27
Направление, куда смотрит мусульманин, когда творит дневные молитвы. (Прим. автора.).