Сорок третий
Шрифт:
– И тут полегли. Большинство зачинателей партизанского движения погибло.
– К нам освобождение придет через Украину, - продолжает Лавринович. Попомнишь мои слова. Украина - это хлеб, уголь, железная руда. Там нам, брат, покоя не давали. Вспомни прошлый год. Западные фронты фактически дремали. Были бои местного значения - оттягивающие удары, не больше. А мы? Повидал я донские степи, Волгу, до сталинградского окружения дожил. Не дали только посмотреть, как немцы в котле дуба дают. Отозвали в самый горячий момент, месяц в партизанском штабе проторчал.
– И у нас будет жарко, Сергей
– Бондарь обеими руками распрямляет на столе присланную Турбиной карту.
– Вот поинтересуйтесь. Получили от той самой немки. Только она не в Горбылях, а в Мозыре, у самого генерала Фридриха.
Лавринович ничего не спрашивает, слегка шевелит губами и, водя по ватману пальцем, читает названия, разглядывает знаки.
– Наша дислокация им известна.
– Подняв голову, он проникновенно смотрит Бондарю в глаза: - Думаешь, измена?
– Да нет, на такую карту нужно сто шпионов. Да и точность невелика. Просто у генерала Фридриха есть человек, который нами занимается. Старается так, как мы, думать. Видите, он даже немного опередил нас. Знает, что весной вернемся в свои районы.
– Считаешь, Фридрих что-нибудь задумал? Наставит западней, когда станем расходиться?
– Фридрих не страшен. С ним можно воевать. Командует полицейским полком, жандармерией, вспомогательной полицией. Тут другое.
– Карательная экспедиция?
– Лавринович хмурится.
– Думаю, что так. Отмечены партизанские районы. Главный натиск не на нас, - на Лельчицы, Князь-озеро, где зимуют Ковпак с Сабуровым. Заметьте, про нас точно знают - растечемся по районам. О них еще гадают. Ни пунктиров, ни стрел. Неизвестно, куда пойдут. Вопрос для немцев открытый. Боятся чирьев под носом.
– Логика правильная.
– Лавринович встает, возбужденно ходят по комнате.
– Завтра же поеду в штаб Сабурова. Какого дьявола тут торчать. Гитлер на них не пожалеет отборной дивизии. Пускай быстрее уходят. У них же другая, чем у нас, задача. Рейдовое соединение...
Бондарь свертывает ватман.
– Сними две копии. Сам сделай, не поручай никому. К утру. Одну отвезу Сабурову, другую пошлем в Москву. С объяснительной запиской. Садись, составляй. Может, удастся сотни три автоматов вырвать. А то одним - по самое горло, другим - дулю с маком. Про карту никто не знает?
– Лавринович останавливается перед Бондарем, берет в пальцы пуговицу его гимнастерки, нервно покручивает.
– Вы да я.
– Хватит. Никому ни слова. С немкой лишние связи обрубить. Собери, какие есть, марки, пошли. Генералу, брат, нужна деликатная дама. Духи стоят дорого.
Дождь упорный, будто там, в небе, что-то прорвалось. Густая как деготь темень. Нигде ни огонька. Дороги развезет - неделю или даже больше с места не сдвинешься.
IV
По отношению к полицаям, другим пособникам - новая политика. Главный прицел на разложение полицейских гарнизонов изнутри - чтоб перестали служить врагу, переходили на сторону партизан.
Бондарь седлает коня, направляется с утра в Замошки, в Домачевскую бригаду.
Дождь омолодил землю. Сосновые пригорки сухие, чистые, в березняках озерца воды, и только в болотистой чаще тут и там мелькнет оледенелый бугорок.
Дорога из рук вон
Тяжесть с души спала. Бондарь едет в Домачевскую бригаду с легким сердцем. Вакуленка даже удивляет. Казалось - долго будет бродить в нем неразвеянная обида, оскорбление, которые кое-кто подогревает. Однако он очень быстро переломил себя. Изменился на глазах. Мудрый профессор крестьянских наук...
Бондарь выезжает на пригорок, окруженный березовой рощей. Выблескивает солнце, и пейзаж на глазах меняется. Березы ласкают глаз, вдали, как волны большого лесного прилива, темнеют хвойные деревья. Портит вид серое поле, которое совсем не гармонирует с блеском солнечного дня. Бондарь ловит себя на мысли, что никогда не любил ранней весны из-за безжизненного покрова земли, из-за несоответствия солнечного света с грязью, хламом, что остаются после зимы. Земля будто показывает в это время свои неприкрытые раны, она квелая, слабая.
По прошлогодней стерне свежий след ведет в березняк. На телеге тут проехали два или три дня назад, и в вязком глиноземе осталась глубокая колея. Бондарь свернул на колею, добрался до леса и, немного углубившись в него, довольно улыбнулся. Под толстой, с почерневшим комлем березой стоит дубовая бочка, замаскированная ветками. С лотка с тихим мелодичным звоном падают капли. Даже по звуку падения капли Бондарь догадывается - бочка наполнена наполовину. Слезает с коня, проверяет свою догадку. Старая крестьянская привычка не подводит: бочка действительно наполнена наполовину. Сок чистый, прозрачный, сверху плавает несколько козявок.
Он еще не пробовал березовика, а уже чувствует, как от студеной, чуть сладковатой на вкус влаги сжимает зубы и побаливают челюсти. Под более молодой березкой кадка, полная как око. Сок переливается через край, на клепках - мокрые потеки.
Бондарь, став на колени, долго, пока действительно не начало ломить зубы, пьет.
После хозяина, сдвинув лоток, тычет морду в кадку конь, но сразу отводит, смешно оттопырив верхнюю губу, недовольно фыркает. Березовый сок ему не по вкусу.
На душе праздничное настроение. Его не нарушает даже полосато-пятнистый (как раз меняет шерсть) заяц, который выскочил из-под лошадиных ног и сломя голову стал выписывать петли на прошлогодней стерне. Весна, весна. В пронизанной солнцем небесной синеве звенит серебряный колокольчик: над серым голым полем поет жаворонок.
В мокром ольшанике перед Замошками на дорогу выскакивают двое дозорных, но, узнав начальника штаба, пропускают.
Замошки - деревенька из одной улицы, хат из семидесяти. Так же как Сосновица, стоит в лесу - поля на вырубках, на пригорках. Кое-где во дворах торчат колодезные журавли. Сохранилось даже некоторое колхозное имущество - длинный, под соломенной крышей овин, начатое строение - без стропил, дверей, но с прорезанными окошками - коровник или телятник.
Партизан, жителей на улице немного. Женщина в рваном полушубке везет на повозке, в которую запряжен молодой буланый конь, навоз. Двое партизан у забора держат за уздечку огромного трофейного битюга, третий, задрав коню заднюю ногу, срывает клещами подкову.