Сорок утренников (сборник)
Шрифт:
Обычно инвалид появлялся утром, часам к двенадцати куда-то исчезал, а к вечеру непременно появлялся снова. Иногда он уезжал сам, иногда за ним приходила Кириных лет высокая, простовато одетая неулыбчивая женщина. Как-то Кира слышала, как странный инвалид назвал ее Машей.
— Вы прекрасно играете, — сказал он простуженным голосом и снова закашлялся.
Она поблагодарила и засмеялась.
— Я не играла довольно долго. К тому же через двойные рамы…
— Не сейчас, — перебил он, — раньше, осенью. Пока
— Вот как? Значит, вы — мой постоянный слушатель? И что. же вам больше нравится?
— Не знаю. Мне все нравится. Я слушаю все подряд.
Кире сделалось скучно — она знала сорт людей, слушающих все подряд… Она зевнула и хотела прекратить пустой разговор, но инвалид смотрел на нее, не отрываясь, через свои темные очки, и уйти сразу ей показалось неприличным. К тому же сегодня она была счастлива и хотела поделиться этим счастьем с другим.
— Если хотите, я сыграю что-нибудь для вас, — сказала она.
— Не утруждайтесь, — посоветовал он, — зимой ведь все равно ничего не слышно.
— А я раскрою окна. Хотите?
Он неуверенно кивнул.
— Отлично. Так что бы вы хотели услышать?
— Прелюдию композитора Рахманинова.
— Какую именно?
— До-диез минор.
Она впервые внимательно посмотрела на странного инвалида. Все лицо его было покрыто сухой желтой кожей, напоминающей старый пергамент. Кое-где она была гладкой и лоснилась, а местами белела давно зажившими рубцами. Такие лица бывают у людей, получивших сильные ожоги. Бесформенный нос был сделан, по-видимому, с помощью пластической операции.
— Вы были музыкантом? — спросила Кира.
— К сожалению, нет, — ответил он.
Она подумала.
— Если можно, закажите что-нибудь другое.
— Но я хотел бы услышать именно это.
— Видите ли, эту вещь я когда-то, очень давно, играла для одного человека…
— Вы любили его? — быстро спросил инвалид.
— Это не имеет значения, — сказала она, помолчав. — Просто я слишком давно не исполняла ее.
— Я вас понимаю, — сказал инвалид странно глухим голосом, — но ведь ничего другого мне от вас не нужно. Судя по вашему лицу, вы теперь очень счастливы…
Она кивнула.
— Ваш муж или жених — прекрасный человек…
Она снова кивнула.
— Рад за вас. Так почему бы вам не доставить удовольствие другому? Тем более, что мы больше никогда не увидимся.
Что-то жалобное почудилось ей в этих словах. Неужели она значит для него больше, чем просто незнакомая пианистка, игру которой он привык слушать?
— Ну, хорошо, я сыграю для вас, — сказала она, вставая.
— Я никогда этого не забуду.
Она быстро повернулась — ей показалось, что он назвал ее по имени.
— Вы что-то сказали?
— Я сказал, что никогда не забуду.
— А еще?
— Больше ничего.
Его изуродованное лицо оставалось
— У меня такое впечатление, — сказала она наконец, — что мы с вами уже встречались.
Он усмехнулся.
— Какая наблюдательность! Вот уже год, как я ежедневно бываю в этом сквере.
— Нет, не теперь. Намного раньше. Может быть, до войны.
— Вы ошиблись, — сказал он с некоторым усилием, — до войны я в этом городе не был.
Он закашлялся. Ее беспокойство с каждой минутой усиливалось. Время и страдания порой неузнаваемо меняют внешность человека, не меняют они только голос. Сквозь даль десятилетий до ушей Киры сигали долетать знакомые интонации.
— Говорите! Пожалуйста, говорите!
Он недоуменно пожал плечами.
— Говорить? Но о чем?
— О чем угодно, только не молчите! Хотя бы еще несколько слов! Мне это очень нужно!
— А мне — нет! — неожиданно в его голосе прозвучали жесткие нотки. — Кажется, вы принимаете меня за говорящую куклу?
Наступила долгая мучительная пауза.
— Вы отлично понимаете, зачем мне надо слышать ваш голос, — тихо проговорила Кира, — вы не можете мне отказать. Я имею на это право.
Ни один мускул не дрогнул на его изуродованном лице, и только пальцы, сжимавшие подлокотник, слегка побелели от напряжения.
— Что вам от меня нужно? — спросил он сердито.
— Сама не знаю. — Она заплакала. — Мне все время кажется, что мы знакомы.
— Говорю вам, вы ошиблись, — повторил он, — я даже не знаю вашего имени.
— Неправда, — сказала она, — знаете. И я вас знаю. Вас зовут Борис!
— Меня зовут Михаилом.
— Зачем вы хотите меня обмануть?
Не отвечая, он стал быстро удаляться, перебирая руками резиновые ободья колес.
Кира не стала его догонять. Она сидела на скамейке и плакала одна в пустом сквере. Плакала до тех пор, пока холод не проник сквозь пальто, не охватил ее тело судорожным ледяным ознобом. Тогда она поднялась и, пошатываясь, побрела к дому.
Ночь она не спала, а ходила по комнате из угла в угол, жадно выкуривая одну папиросу за другой. Только на рассвете, приняв решение, забылась в коротком, беспокойном сне.
В шесть утра она уже была на ногах. Написав письмо Вадиму Сергеевичу, она вложила листок в конверт и, оставив на столе в общей кухне, вышла из дома.
Уличные мальчишки показали ей, где живет странный инвалид. Во дворе бывшего Вахромеевского дома стоял небольшой флигель. Летом он утопал в сирени, а теперь сугробы кое-где подпирали крышу. Только к крыльцу вела широкая, старательно расчищенная от снега дорожка.
На звонок вышла уже знакомая Кире высокая неулыбчивая женщина, молча осмотрела гостью с ног до головы и посторонилась, приглашая войти.