Сорок утренников (сборник)
Шрифт:
Две женщины вынесли из райвоенкомата шаткий канцелярский столик, скрипучий табурет и поставили в холодке под березами. Добровольцы нестройной толпой хлынули туда, окружили столик. Какой-то человек в полувоенной форме придвинул к себе зеленую ученическую тетрадку, обмакнул перо в чернильницу-непроливайку и произнес скучным голосом:
— Называйте фамилию, имя, отчество, год рождения, домашний адрес.
— Профессию называть? — озабоченно крикнули из задних рядов.
— А образование?
Человек подумал, хмуря светлые брови.
— Профессию
Длинная, долго не кончающаяся очередь во дворе райвоенкомата. И где-то во главе ее — мой отец. Вот он выбирается из толпы — красный, взволнованный и счастливый. Вынув из кармана белоснежный платок, вытирает потную шею.
— Ты матери пока ничего не говори, ладно?
Я согласно киваю.
— А когда вас отправят?
— Обещали завтра утром. Ну, я — в школу. Приду вечером. Экзамены — это, брат, не шутка!
В двух шагах от нас стоят и томятся в ожидании учитель физики нашей школы Николай Петрович и тот самый парень в клетчатой кепке.
— Брось, Виктор, — говорит Николай Петрович, — пойдем лучше ко мне. Посидим, потолкуем… Все-таки не на гулянку едем…
— После поговорим, Коля, — торопливо говорит отец, — в дороге будет время. А сейчас, извини, не могу. Экзамены в школе, а я — председатель комиссии.
Они ушли немного обиженные.
— Вообще-то, Николай Петрович хороший… — начал я неуверенно. Отец остановился посреди дороги, достал папиросы.
— Что значит «вообще-то»? Он просто хороший. Честный, прямой человек, добросовестный работник. А сегодня не в школе потому, что бюллетенит по случаю ангины. Теперь вылечится… — он прикурил, и мы двинулись дальше. — Мои ученики тоже хорошие, — сказал отец. — А экзамен по химии принимает Нина Макаровна! Улавливаешь? Я не ученик, но представляю, каково ей сдавать химию… Вот почему мне надо быть в школе. Моя обязанность как директора и председателя комиссии следить, чтобы оценки были не занижены, не завышены, ибо каждая идет в аттестат, а это — на всю жизнь! Ты иди, я постараюсь не задерживаться. Да, вот что: одолжи-ка мне свой перочинный ножик. На время, разумеется. В дороге он может здорово пригодиться.
— А если потеряешь?
Он не потерял мой ножик. Наверное, очень берег. Мне передал его Николай Петрович, вернувшийся из госпиталя в сорок втором. Учитель сидел в своем кресле, весь ушедший в него, а то место, где полагалось быть ногам, предусмотрительно закрыли пледом.
— Вот и все, — говорит Николай Петрович, старательно пряча от меня глаза, — ваши с матерью письма и этот ножик. — Вдруг он всхлипнул и закрыл лицо руками. — Знал бы тогда, что Витька не выживет, ползком бы добрался до его палаты! Он меня звал! Через сестричку звал… — он виновато взглянул на меня. — Только ведь и мне тогда не до того было, понимаешь?
Я понимал: они оба выполнили свой долг до конца.
…А к старому креслу Николая Петровича мы приделали
Промелькнули два года, и вот уже я сам стою в том же райвоенкомате, голый, остриженный под машинку, худой и синий, как цыпленок у торговки на базаре, и дожидаюсь своей очереди на медицинский осмотр. Мне холодно — на дворе осень, — но я стараюсь не дрожать, чтобы товарищи не подумали, будто я трушу… Нам всем только-только стукнуло семнадцать, и мы только-только начали учиться в десятом. Директор школы позволил нам, шестерым мальчикам из десятого «б», сдать экстерном за среднюю школу.
…Нам холодно. Мне и остальным новобранцам. В помещении райвоенкомата не топят — нет дров. Чтобы согреться, мы играем в «толчки», потом в чехарду, боремся. Нас уже не останавливают — надоело, — а вместо этого стараются пропустить побыстрее.
— Белосельский Николай! Макаров Петр!
Макаров первым становится под ростовую мерку, вытягивается сколь может, чуть-чуть привстает на цыпочки…
— Пятки прижми! Стой хорошенько. Товарищ майор, смотрите — опять недомерок.
Военком устало машет рукой:
— Ничего, там… Одним словом, подрастет. Следующий!
На противоположной стене большой плакат: «Защита социалистического Отечества есть священный долг каждого гражданина СССР».
— Товарищ майор, а можно в авиацию?
— А мне в Морфлот!
— Танкистом быть хочу! У меня батя — танкистом. Был…
Военком — высокий, костлявый человек с желтым неулыбчивым лицом. Он простужен — кашляет, чихает.
— А в пехоте кто служить будет? (ап-чхи!) В пехоту не хотите? (кха-кха!) А я вот, всю жизнь, можно сказать, в пехоте! Василий Фомич, оформляй всех в учебный полк.
Еще винтовку в руках не держали, а уже выбирают! (долгий, затяжной, колючий кашель).
А на стене — плакат: «Защита Отечества есть…»
— Товарищ майор, — говорю я, — а можно без учебного полка — прямо на фронт? Я стрелять умею, честное слово! У меня по стрельбе одни…
— Всех — в баню, — не глядя на меня, командует военком, — строем! Потом — в клуб. Там, кажется, сегодня топили.
— Матрацев не достали, — подсказывает женщина-врач.
— Поспят на полу. Все равно в три ночи подадут эшелон.
Сквозь мутные, давно немытые стекла окон вижу родные, заплаканные лица матери, бабушки… Много знакомых. Иду вниз по лестнице, повесив голову, — на улицу по одному не пускают — и вдруг:
— Саша!
Оглядываюсь. На лестнице стоит Нинка Белова — девчонка с нашей улицы. Впрочем, какая уж девчонка! Белый сестринский халат, высокие каблуки стареньких, наверное, материнских туфель. Нинка работает здесь в военкомате.
— Ты, кажется, на фронт просился? Так вот: формируется воинская часть. Вернее, она сейчас на пополнении. Артиллерийская, кажется. Через два дня отбывает на фронт. Это точно. К моей соседке знакомый офицер сегодня приходил прощаться.