Сороковник. Книга 3
Шрифт:
Показалось или нет, что за окном чиркнула какая-то тень? Должно быть, птица, или, скорее всего, летучая мышь, самое их время. Душно, хочется глотка свежего воздуха. Опершись одной рукой о широкий подоконник, второй пытаюсь нашарить на раме хоть что-нибудь, похожее на защёлку, но не нахожу, однако на цельном, казалось бы, оконном переплёте прорезывается щель и створки послушно распахиваются наружу, совсем как в наших старинных домах. Извне врывается в дом прохлада.
Дышу полной грудью, с наслаждением. В свете фонарей улица хорошо просматривается,
«Прошу прощения, донна», — то ли шёпот, то ли чужая мысль заставляют меня вздрогнуть от неожиданности. «Я из вашей охраны. Вы позволите обратиться?»
— Да, конечно. — Нервно озираюсь. — А вы где?
«Это совершенно неважно, донна. У вас всё в порядке? Был какой-то шум в доме, затем вы открыли окно. Нужна помощь?»
Мне становится неловко. Значит, пока я тут, в тепле и покое, отлёживаюсь, кто-то из-за меня не спит? И даже прислушивается к тому, что творится в дому?
Кое-как разъясняю ситуацию.
«Хорошо. Хотите погулять — идите смело, донна. Улицы пусты, но даже если кто появится — мы подстрахуем. Вас не увидят».
— Спасибо! — говорю искренне. — И за всё остальное… тоже спасибо. Получается, вы из-за меня не спите?
Тихий смешок.
«Мы никогда не спим, донна. Служба такая».
— А почему вы не показываетесь? И сколько вас, почему вы говорите — «Мы»?
«Уважаемая донна», — в голосе проскальзывают нетерпеливые нотки, — «охрана выходит на связь с объектом лишь в исключительных случаях. Как сейчас, например, при подозрительном шуме. Общение с клиентом без необходимости отвлекает. Мы на службе, донна».
— Ну, хорошо, — тушуюсь я. — Раз так — прощайте. Извините…
Снова смешок.
«Два человека и четыре сущности, донна. Защита от физического, ментального и стихийного воздействия. Честь имею».
Вот так. Вот это профи. Два человека и четыре сущ… сущности, он сказал? И всё это — ради меня? Притянув створки, закрываю окно. Как это называет меня ценитель бархоток на женских шейках? Очень Дорогая Донна… Я действительно представляю особую ценность, или подобным образом охраняются все члены семьи?
Свежий воздух не только бодрит, но и приводит в чувство. Я словно трезвею. Ещё недавно в голове был ералаш, но сейчас — чисто. Вовремя Тёмный меня отвлёк, хватит разборок и психоанализов. Пора жить дальше.
Натягивая куртку, сбегаю по лестнице и спешу через кухню к выходу, но на полпути краем глаза ловлю нечто, что заставляет обернуться. В уголке дивана напротив камина, даже во сне вцепившись мёртвой хваткой в дедовский посох, скукожился некто в знакомом балахоне, уронив головушку на кое-как подставленный локоть. Не успел разуться, в чём привалился отдохнуть — в том и спёкся. Мой верный рыцарь…
На душе теплеет. Бедный мой Йорек, бывший робкий мальчик-заика, ведь он за меня напереживался, хоть, так ничего и не поняв, осуждает
Нерешительно подхожу ближе. Будить не хочется, но уложить бы как следует…
На соседнем диване — котомка, с которой мой спутник, почитай, и не расставался, плоская, сжуренная — вроде как пустая. А вот каравай, что в ней был, ныне пристроен на полке над домашним очагом. Выходит, последний заветный хлеб Рорик для меня, непутёвой, забрал, для м о и х, что недавно из этого дома в поиск ушли. А рядом с ковригой — видимо, чтобы я сразу обнаружила и не прошла мимо — оба моих интересных ножа: и тот, что от пастушка Жорки, и лунный, из Васютиного дома. Первый-то он при себе таскал, а другой зачем прихватил? Я и сама не помню, куда его сунула, когда бархотку разрезала, а парень — углядел, хозяйственный какой, решил — пригодится.
Смотрю на спящего с тихим умилением. Везёт мне на малолетних рыцарей.
Или прав был Николас, обронив однажды, что моё присутствие побуждает людей к действиям? Ну, не знаю. По мне, тот же Ян, хоть и подросток, но умом — мужчина, за свои дела отвечающий. И в квест со мной собирался, и Гелю практически пристроил на житие к хорошим людям… Сдаётся, он уже был таков, до нашего с ним знакомства. Да и Рорик — нормальный парень, просто несмелый и затюканный, ему и недоставало-то — поверить в себя, как Трусливому Льву. Тогда, на площади, замкнув собственной немалой силой обережный круг, заслонив меня от Игрока и от Ящера, он поверил — и обрёл, наконец, себя. Я тут ни при чём. Ибо, как говаривал один мудрец, не обстоятельства делают нас лучше или хуже, они лишь показывают, каковы мы на самом деле.
Очень не хочется его будить. Но, то ли взгляд у меня слишком весомый, то ли сон у обережника чуткий, но только вдруг он вскидывается. Глядит непонимающе, потом краснеет так, что даже веснушки теряются.
— Эх, — смущённо садится, оправляет балахон и яростно растирает уши. — Хорош сторож, ничего не скажешь. И присел-то на минуту… Ты как, госпожа Ива?
Называть меня просто по имени я, по-видимому, так его и не приучу.
— Лучше. Гораздо лучше. Спасибо, что не оставил. Вот, не спится…
И уже через несколько минут мы идём по ночным улочкам вдвоём. Потому что, несмотря на заверения, что охрана не дремлет, что мне хотелось бы — правда-правда побыть совершенно одной, что ему вовсе не обязательно плестись следом, а надо бы отоспаться, дабы завтра предстать перед Наставником свежим, как огурчик — несмотря на мои отговорки этот упрямец, сунув голову под кран с холодной водой, отфыркался, буркнул только: «Я готов» и поплюхался следом. По дороге зачем-то цапнув с каминной полки оба ножичка и сунув мне один, Жоркин, мол, мало ли что…