Сорванные цветы
Шрифт:
– Возьми, Катя! – поддержал Саша, двумя руками зажимая Катину ладонь с начинкой из десятидолларовой купюры. – И приходи завтра опять! Ты прекрасно говоришь по-немецки. Мне понравилось! У тебя такое милое произношение.
Катя слегка покраснела и быстро спрятала деньги в сумочку. Александр звонко чмокнул Мадлен в щеку, и через несколько секунд девушки оказались на залитом солнцем дворе. Охранник проводил красоток равнодушным взглядом и отвернулся. Он стоял на посту, а зной и голые ноги девушек могли привести к нежелательным изменениям
Мадлен притормозила Катю около мороженщицы. Они уже выбрались на шумный проспект. В утробе фирменного холодильника с прозрачной крышкой сияли блестящими обертками разноцветные брикеты мороженого, а бока картонных коробок с рулетами и тортами были покрыты белой пыльцой инея.
– Возьмем! – предложила Мадлен и, не дожидаясь ответа Катерины, достала десятку и отдала продавщице. – Мне «Сникерс»!
Продавщица выжидательно смотрела на Катю, а та не знала, что делать: у нее была только тысяча рублей плюс полученные доллары.
– «Марс»! – наконец-то ответила она продавщице. – Мадлен, у меня нет денег, – призналась она. – Только десять долларов.
Они направились по проспекту, распаковывая мороженое.
– Ничего, – махнула рукой Мадлен. – Я тебя угощаю. А хочешь, я поменяю тебе доллары? Давай по пять двести?
– Хорошо, – согласилась Катя.
Тут же на улице был произведен обмен долларов на российские рубли.
– Вообще-то я не Мадлен, – призналась Мадлен. – Меня зовут Жанна. А это так, сценический псевдоним. Я танцую в клетке.
– В клетке?
– Да, дискотека. Так и называется – «Мадлен». Вот я там и виляю попой три раза в неделю с десяти вечера до трех утра. В клетке. Приходи как-нибудь, посмотришь. И потанцуешь. Там я и с Сашкой познакомилась. Понравился он тебе?
– Милый. Сколько ему лет?
– Шестнадцать. Пацан. У него проблемы с эрекцией.
Катя замерла над своим мороженым.
– Да, – спокойно продолжала Мадлен. – Не стоит. То есть сначала стоит, но тут же падает. Очевидно, он сильно волнуется. В смысле, Саша волнуется.
Катя сочувственно вздохнула. Она не знала, каким образом поддержать диалог на столь ответственную тему.
– Я, конечно, могла бы довести его до финала, – спокойно продолжала беседу Мадлен, – но потом не смогу от него отвязаться, правда. Зачем мне такой ребенок?
– Действительно, – кивнула Катерина.
– Инфантильный, неприспособленный к жизни, во всем полагающийся на своих родителей. Больше пары недель я с ним не протяну. Потом стреножу какого-нибудь крутого мена. А у тебя проблемы с деньгами?
– Да-а, – неуверенно ответила Катя. – Сейчас у меня финансовый кризис.
– А я завтра иду к фотографу. Подруга рекомендовала меня ему. Знаешь, пойдем вместе? Ты хорошенькая, тебя тоже пригласят. Он нам сразу же заплатит, правда, сумма символическая. А потом может так случиться, что снимки попадутся на глаза какому-нибудь агенту из
– Давай, – согласилась Катерина. – Как интересно! Где мы с тобой встретимся?
– Подходи прямо к его студии, у тебя есть куда записать адрес?
Джим сидел на кухне, его голова была немного склонена набок, лапы обвивал пушистый хвост. Джим задумчиво разглядывал мышь.
Мышь была из новой генерации: нагловатая, жирненькая, с длинными усиками, кокетливыми ушками и сообразительными блестящими глазами-бусинками.
Джим разглядывал и размышлял. Где-то в глубине души суровый голос инстинкта подсказывал ему, что это еда и надо преследовать ее, хватать и есть. А голос предыдущих изнеженных поколений, которые провели жизнь среди шелковых диванных подушек, останавливал: фу, как это вульгарно – мышь!
«Или съесть?» – подумал колор-пойнт и сделал неуверенное движение в сторону грызуна.
«Не сметь!»– взвизгнула мышь и отодвинулась на полмиллиметра.
Джим вздрогнул и переступил передними лапами. «Да, наверное, не стоит, – меланхолично подумал он. – Какой странный запах. Еще заражусь чем-нибудь. Буду болеть. Но как же хочется чего-нибудь пожевать!».
«Да, у вас тут скудновато, – поддержала его мышь, удобно располагаясь у ножки кухонного стола. – Бедно живете, господа! Я от соседей сверху, облопалась до невозможности».
«Что она там попискивает, – удивился Джим. – Надо же, еда на лапках, а туда же – писк, осмысленный взгляд, рассуждения какие-то... А вот возьму и съем!».
«А попробуй! – вызывающе ответила мышь. – Не стошнит? Небось привык к паровым котлеткам! У, пушистый... Шерсть какая роскошная, мне бы такую.
А то дрожишь зимой, словно припадочная. Постричь тебя, что ли, а, лохматый? Вылупился. Глаза тупые-тупые!».
«Пищит и пищит, – думал Джим. – Меня начинает это раздражать. Съесть, чтобы замолчала? Жирненькая. Мягкая, должно быть. Вот если бы ее хотя бы вымочить в уксусе с луком и перцем, а потом поджарить в сухарях...».
«Меня в сухарях! – оскорбилась мышь. – Кощунство!».
«Или в электрошашлычницу на десять минут...».
«Кошмар!» – негодовала мышь.
«А вот так живьем... Вульгарно. Нет, не буду».
«Спасибочки!» – Мышь неторопливо прошлась по кухне, обнаружила крошку батона, сгрызла ее, последний раз взглянула на кота и скрылась за кухонным столом.
А через секунду ее образ начисто растворился в памяти Джима: щелкнул замок, и в квартиру вошла любимая Катерина с пакетом.
– Джимик! Что я принесла! Наконец-то я буду тебя кормить! Сегодня я заработала десять долларов, это получилось совершенно случайно, я их не заслужила, но все равно взяла. Ты у меня сидишь голодный, мой бедный, хорошенький Джим, и я тоже, честно говоря, ужасно голодная.