Соседки
Шрифт:
Публика тем временем отметила про себя, что сказка про Красную Шапочку, вероятно, закончилась, но ошиблась, потому что на сцене появилась красавица Гапка и, увидев призрака отца Гамлета, заявила:
– Чучело, ты бы лучше предупредило кукол о том, когда тут появится Карабас, потому что толку от тебя никогда и ни в чем не было…
Сентенция вызвала понимание публики, которая оживилась, ожидая продолжения. Но слово взял призрак, который вышел на середину сцену и, величественно сложив руки на груди, сказал:
– Блудница, молчи!
– Ты с кем-то перепутал меня, глупый призрак, – лукаво ответила Гапка, надув пухленькие, хорошенькие губки.
Но Голову и в мирной жизни заткнуть было трудно,
– Презренная, нищая духом блудница, забывшая о своей душе, но зато всячески, при пособничестве дьявола, лелеющая свое похотливое тело, которое хотя и напоминает радостный цветок, но является на самом деле складом нечистот, как физических, так и духовных, которые ослепляют тебя, как слепни корову летним днем, и ты, потворствуя своим низменным инстинктам и своим ухажерам, с каждым шагом приближаешься к аду, в котором тебе самое что ни на есть место!
Публика разразилась овациями, потому что Гапка и Тоскливец были в селе личности известные и симпатии к ним никто не питал. Но Галочке монолог Василия Петровича не понравился, потому что она уловила в нем ревность к Тоскливцу, а ведь ревность является, как общеизвестно, то ли прелюдией, то ли финалом любви, и тем более Гапка ведь такая хорошенькая, словно в нее вселился душистый весенний ветер, настоянный на цветах и радугах, и глаза блестят у нее, как озера под летним солнышком… Нет, не к добру ругает ее Василий Петрович, ведь она, Галочка, понятное дело, за эти годы не помолодела, и неужели Васенька опять решил переметнуться к бывшей супружнице, забыв, что скрывается под завлекательным фасадом? И Галочка не выдержала и поддала, так сказать, реплику из зала:
– Васенька, ты будь с ней осторожен, не забывай о том, какая она на самом деле… Не забывай, что она – ведьма!
Но тут на сцене появился Карабас Барабас (Павлик), который стал требовать у Дваждырожденного, чтобы тот отдал ему Мальвину-Клару, но поддержала его только Мотря, жалкие хлопки которой затихли в сгущающейся в зале тишине.
– Отдай мне Мальвину! – повторил Барабас. – Ух, я ей, подлой девчонке! Сама убежала и кукол других моих портит духом ненужной им свободы! Да и кто достоин на этом свете свободы? Неужели все подряд? Блюдолизы и рабы, у которых собственные мысли вызывают ужас? Ну уж нет! Свобода принадлежит тем, кто любит свежий ветер, тугие паруса и не боится подставить грудь пуле, чтобы спасти верного товарища…
Благородные слова всеми презираемого Павлика, да еще вложенные в уста Карабаса Барабаса, вызвали у почтеннейшей публики определенное замешательство, но тут на сцене появился некто переодетый пуделем Артемоном и сообщил залу следующее:
– Куклы, бежим! Сюда идет Лоботряс!
Может быть, пудель хотел сказать что-то другое, но не смог воспроизвести имя директора кукольного театра. Но Павлик и так догадался, что речь идет про него, и взревел:
– Я уже здесь, подлый пудель! И ты будешь наказан вместе со всеми! Полиция! Бульдоги! Ко мне!
Но этот вопль души, в который Павлик вложил всю горечь, накопившуюся в его мрачном, обвитом паутиной сердце, в которое никогда не проникал солнечный луч, остался без ответа. Но зато подвигнул Гапку на экспромт, которая не могла стерпеть, чтобы ее оскорбляли при всем честном народе, да еще и при Наталке, сидевшей в одном из первых рядов и жадно ловившей каждое слово, чтобы его потом обсуждать со своим ненаглядным Грицьком, являвшемся, по убеждению Гапки, таким же прощелыгой и безответственным пакостником, как и все, кто по утрам надевает
– Твоя роль, о гнусное привидение, всегда и всем все портить! И эту роль ты играешь уже пятьдесят лет! – громко и со знанием предмета заявила Гапка.
Публика злорадно захихикала и с нетерпением стала ожидать новых откровений Красной Шапочки, спасшейся, вопреки сценарию Тоскливца, от зубов Волка.
– Ты и Волк, – продолжала прелестная Красная Шапочка, щечки которой от волнения и гнева почти сровнялись по цвету с ее головным убором, – два изгоя и урода, появившиеся на свет не в самый светлый час для нашего села. И предлагаю, чтобы тот маразм, в который превратился наш спектакль из-за того, что умственных способностей начальства не хватает даже на то, чтобы зазубрить две строчки из детской сказки, закончился настоящим, а не сказочным аутодафе. И пусть в дыму и огне два отпетых грешника и еретика, – она показала своей беленькой ручкой на Голову и Тоскливца, – отправятся туда, где их давно заждались, – в ад!
Публика встревожено замолчала. Трудно сказать, что Гапкина мысль им не понравилась, но дело в том, что таким образом в Горенке никто еще не развлекался, и, пошептавшись, зал решил, что подлая ведьма подстрекает их к смертоубийству, а сама улетит на метле и оставит их наедине с Грицьком, который начнет ловить героев, покончивших раз и навсегда с бюрократами и тунеядцами. И нежные Гапочкины ушки услышали в ответ на ее пламенный призыв хорошо ей знакомую песню:
– Подлая ведьма, будешь подстрекать – так ворота дегтем вымажем, что вовек не отмоешь!
Гапка поняла, что перестаралась, и отошла в сторону, а тут на сцене появились учащиеся третьего класса, перепугано сжимавшие в руках клочки бумаги со стихами, который им предстояло читать. Пиит, автор стишат, которые, как он полагал, потрясут несговорчивых сельских мадонн, подвизался за сценой и с нетерпением ожидал, что благодарная публика увенчает его лавровым венком.
Детей, надо заметить, было всего трое – двое умненьких и шустреньких мальчиков и одна девчушка в белых колготках и с двумя косичками, по одному виду которой можно было без труда догадаться, что табель ее украшают одни только безликие пятерки, а не величавые лебеди-двойки, столь непохожие по генезису один на другого.
Итак, дети, как и положено, откашлялись и начали писклявым от испуга дискантом декламировать пиитов стих.
Мы куклы, куклы, куклы!Бежим, бежим, бежим!Сегодня мы узнали, что люди – тоже куклы,Опасные и куклы, и просто невозможно,Чтоб верили мы им!Любимого ПиитаНе ставят ни во что,А он ведь – чудо света,Он радость и надежда,И для колхозниц он,Как в темноте – окно!Любите вы – Пиита,И он доставит радостьИ вам, и вашим семьямИ Горенку прославитНавек, навек, навек,И памятник ПиитуПоставим всем народом.Он будет идеалом, и другом, и вождем.И пусть его стишатаНемного непривычны,Как непривычна мудростьУнылому ослу,Но мы себя заставимСтать родиной Пииту,А не пропойцам жалкимИ всякому жлобу!