Сошествие во Ад
Шрифт:
Небо над Паулиной покраснело отсветами огня или рассвета. Она все еще слышала запах горящей плоти, но вскоре исчез и он. Благодать окутала ее плотным непроницаемым покровом. В глубине разбитого и кающегося сердца родился глубокий вздох. На миг все ее существо полыхнуло великолепием, и все кончилось. Она стояла одна. В воздухе занимался рассвет; ессе omnia nova facio.
Некоторое время спустя, уже подходя к дому, она заметила Стенхоупа и подождала его перед своей калиткой. Он подошел и с улыбкой сказал:
– Проснитесь, лютни и арфы. Извините, я привык рано вставать.
Она протянула руку.
– Я вам обязана, – сказала она. – Навсегда.
Он внимательно взглянул на нее.
– Ну что, встретились?
– Да, –
Он долго молча разглядывал ее, потом медленно и торжественно произнес:
– «Восстань, светись, ибо пришел свет твой, и слава Господня взошла над тобою». [36] – Затем добавил уже обыденным тоном: – У вас должно хорошо получаться, вы сможете красиво отдавать и красиво принимать. Ну, я тоже постараюсь. Господь с вами, Периэль.
[36] Ис 60:1.
– Ну, еще бы, у вас вон какое преимущество! – ответила она, отпуская его руку.
Он покачал головой.
– Нет, бежим-то мы одинаково, но препятствия у нас разные. И фарисей может спастись, если не будет цепляться за свою Гоморру.
Слово «Гоморра» окатило ее холодом. Она вспомнила вопрос из своего видения: «А те, кто не имеет?» Стенхоуп словно услышал его и ответил:
– Слава Господня падет на города равнины, Содом и другой. О Содоме мы многое знаем, но об этом другом, наверное, еще больше. Мужчины могут быть влюблены в мужчин, а женщины в женщин, могут говорить что-то, суетиться… Но знаете ли вы, как спокойны улицы Гоморры? Там водоемы вечно отражают лица тех, кто ходит со своими собственными призраками, но у призраков нет отражений. В Гоморре все всем довольны, Периэль, им не знакомы трудности. Там не бывает перемен, по крайней мере, до огненного дождя Славы Господней в конце. Они моногамны, у них нет детей – в их существование не вторгаются ни херувимы, ни младенцы, крикливые и утомительные, как у нас здесь, там нет рождения, а есть только вторая смерть. Они сосредоточены только на себе, и Творение, милость Господня, им незнакомо. Но мы почти не вспоминаем о Гоморре, уж не знаю, хорошо это или плохо.
– Но где о ней вспоминать? – воскликнула она.
– Где же, как не здесь? Когда все кончается, остаются только Сион [37] и Гоморра, – ответил он. – Но не думайте об этом сейчас, лучше идите, поспите, если сможете, а то будете нервничать днем.
– Ни за что, – сказала она. – Не буду.
– Всякое бывает, – ответил он. – Все же вам лучше поспать. Суббота и все такое… Будьте агнцем и поспите.
Она кивнула, послушно вошла в калитку и, задержавшись, спросила:
[37] Пс 47:3: «Прекрасная возвышенность, радость всей земли гора Сион; на северной стороне [ее] город великого Царя».
– Я вас скоро увижу?
– Да, мне придется выйти в конце, – сказал он. – Если Господь Сам не надумает явиться. До тех пор, Периэль – ступайте с Богом!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
День миссис Парри начался с рассветом. Впереди ее ждали великие дела. «Режиссер и постановщик», как именовали ее журналисты, старалась не вспоминать каждую минуту о газетах, где фотокорреспондент запечатлел ее рука об руку со Стенхоупом. К завтраку пришла короткая сухая записка от Уэнтворта. Историк извещал, что подхватил простуду и не появится на премьере.
Несмотря на лаконичный стиль, сочинение отняло у Лоуренса Уэнтворта
«Хм, это же надо ухитриться подцепить простуду в такую погоду, – подумала миссис Парри, наблюдая в окно за игрой солнечных зайчиков на траве. – Между прочим, мог бы вернуть билет и хотя бы пожелать удачи». Она едва ли догадывалась, что удачи-то как раз Уэнтворт не стал бы желать никому даже под пыткой.
Она отправила в оргкомитет записку с сообщением, что одно место освободилось. Если больше никто не откажется, если никто из актеров не угодит под машину, не провалится в тартарары или еще каким-нибудь экзотическим способом не выйдет из строя, ну, значит, повезло. Днем раньше, после репетиции, миссис Парри разговаривала с Паулиной. До нее дошли слухи, что миссис Анструзер совсем плоха, и «режиссеру-постановщику» надо было точно знать, не повлияет ли это на премьерный прогон. Все-таки Периэль – одна из центральных фигур, не хотелось бы рисковать спектаклем из-за здоровья престарелой бабушки. Однако тревоги оказались напрасны. Паулина продемонстрировала редкую разумность и заверила миссис Парри, что будет играть в любом случае, дескать, они с бабушкой специально говорили на эту тему и все решили. Миссис Парри не очень-то доверяла господней пунктуальности, но ответом удовлетворилась и ничего менять не стала. Если случится такое несчастье… лучше бы уж тогда оно случилось со Стенхоупом, вот им-то сейчас пожертвовать совершенно не жалко. Миссис Парри с готовностью принесла бы автора в жертву на любой алтарь, окажись у нее хоть какой-нибудь, лишь бы обеспечить присутствие остальных и успех пьесы. Именно эта черта и восхищала в ней Стенхоупа. Естественно, она хотела громкого успеха, но процесс его достижения прельщал ее даже больше, чем результат. Она предпочла бы дать совершенное представление перед пустым залом, чем далекое от совершенства – перед полным.
Пока, вроде бы, все шло нормально. Даже фотограф не подвел. Сам же Стенхоуп об этом и позаботился. Он устроил так, что ее сфотографировали в разгар постановочного процесса, они со Стенхоупом живо обсуждают что-то на фоне сцены с декорациями. Подпись оказалась тоже вполне на уровне: «Мистер Стенхоуп обсуждает с постановщиком (миссис Кэтрин Парри) эпизод своей пьесы». Миссис Парри тогда же напомнила Стенхоупу его обещание сказать несколько слов после спектакля, «о-о, так, совершенно неформально». Он заверил ее, что готов: «высказаться совершенно неформально. Чтобы высказаться формально, – добавил он, – понадобился бы как минимум архангел с трубой».
– Вы сами просто ангел, мистер Стенхоуп, – сказала она, тронутая его вежливостью, но он только улыбнулся и покачал головой.
Перед началом спектакля газетчики опять снимали их, главных исполнителей и Хор. Стенхоуп руководил съемкой, а потом подошел к Паулине.
– Миссис Парри – просто молодец! – искренне сказал он. – Посмотрите, все спокойны, все на своих местах! Обычно премьерам свойственна куда более суматошная обстановка.
– Да, наверное, – задумчиво ответила Паулина, – но я думаю, дело не только в ней. Питер, разве вы не чувствуете, как вообще спокойно вокруг?
– Я рад, что вы это чувствуете, – улыбнулся он.
– Я сама удивляюсь. Бабушка умерла сегодня утром – через пять минут после моего возвращения. Хотелось бы знать, может ли смерть принести такое умиротворение?
– Смерть, конечно, приносит покой, – задумчиво ответил Стенхоуп, – но сейчас происходит что-то еще. Тишина как в раю – счастливая тишина. Но мне все равно хотелось бы, чтобы мы ставили «Бурю», а не мою чахлую пьесу!
Про все поведаю. И обещаю
Безбурный путь домой и свежий ветер