Состоятельная женщина. Книга 1
Шрифт:
Однако миссис Тернер, предостерегая девушку, не учла ее упрямства и непреклонной воли. Именно эти Эммины качества смогли подавить в зародыше ее страхи. „Будь что будет, – твердо решила она, – а я все равно не отступлю от своего плана действий, все равно добьюсь того, чтобы стало легче и упорядоченнее”. Вежливо выслушивая наставления разгневанной кухарки, Эмма, невзирая на все зловещие прогнозы, почти мгновенно пришла к выводу, что она никоим образом не может позволить себе отклониться от своего курса, который был ею буквально выстрадан. Что же до самой миссис Тернер, то Эмма, трезво анализируя ее слова, поняла: кухарка попросту глупа. Она не понимает того, что ясно Эмме как день, – надо попытаться обойти Мергатройда, то есть поступать по-своему, не говоря дворецкому ни слова.
– Сейчас я иду наверх, чтобы показать свой новый распорядок миссис
Ее слова, кстати, оказались провидческими – так все на самом деле и произошло. Но это случилось позже. А пока что, не говоря больше ничего, Эмма повернулась и пошла наверх в господские покои. Еще немного, и – она это чувствовала – нервы ее могли сдать, и потому надо было покинуть кухню как можно скорее. Эмма так и не увидела выражения кухаркиного лица: бедная женщина осталась стоять с разинутым ртом, пораженная безрассудной, на ее взгляд, смелостью своей помощницы. От волнения она даже лишилась дара речи, хотя обычно любила поговорить, настолько непривычным показался ей открытый вызов, брошенный Эммой, всегда бывшей образцом послушания.
– Что? Показать свой план миссис У.? – наконец-то обрела миссис Тернер дар речи. – Не думай, что тебе это поможет, моя милая! – гневно воскликнула она, но Эмма и тут не обернулась, молча продолжая подниматься по лестнице, пока кухарка грозно кричала ей вслед: – Что-то ты не по чину себя ведешь, девочка! Знаешь, что за это бывает? Уволят – и все дела!..
Но Эмма, полная решимости довести начатое дело до конца, захлопнула за собою дверь, так и не вняв грозным предостережениям миссис Тернер.
Миссис Оливия Уэйнрайт пробыла в Фарли-Холл меньше недели – и за все это время Эмма не сказала с ней и двух слов. Неудивительно поэтому, что она, испытывая некоторую неловкость, робко постучала в дверь библиотеки. После того, как ее попросили войти, она некоторое время стояла на пороге, нервно переступая с ноги на ногу, буквально парализованная свалившимся на нее страхом. Оливия Уэйнрайт сидела за столом, где обычно сидел сквайр. Адам сам попросил ее срочно заняться находившимися в полном беспорядке счетами по оплате поставщиков. Раньше этими счетами занимался дворецкий, но толку от Мергатройда было не много. В своей сшитой у лучшего портного темной кружевной юбке и белой кружевной блузке со стоячим воротничком и короткими рукавами фонариком она выглядела необыкновенно элегантно. Большая брошь-камея изящной работы несколько скрадывала строгость линий воротничка; длинная нитка розового жемчуга ярко светилась на гипюровом жабо; в ушах были жемчужные серьги того же теплого розового оттенка. Ее темные волосы были уложены в высокую сложную прическу а-ля Помпадур – от этого лицо казалось особенно хрупким и нежным, словно чудесный цветок на длинном и гибком стебле.
Дрожащая, испуганная, стояла Эмма, не в силах сдвинуться с места. Она смотрела на Оливию, словно загипнотизированная ее красотой, изяществом и утонченностью, – всем тем, что позволяло назвать ее истинной аристократкой. В то же самое время, чем большее благоговение она испытывала перед ней, тем больше чувствовала неловкость из-за своего старого залатанного синего платья и серого в полоску застиранного передника, который явно знавал лучшие времена. В смущении Эмма старалась разгладить складки на юбке и топорщившемся на груди переднике, но все было напрасно. Она посмотрела на стоптанные ботинки с потрескавшимся верхом и тут же вспыхнула от смущения – впервые в своей жизни она испытывала жгучее чувство стыда. Это был стыд, который заставлял ее сердце мучительно сжиматься от боли, чего с ней никогда не случалось раньше. Стыд, который наполнял ее острым чувством собственной неполноценности и никчемности. Чувством, которого ей не суждено будет забыть до конца своих дней. Эмма, конечно, знала, что бедность – не преступление, хотя во всем мире к ней так и относятся, но тем не менее чувствовала себя преступницей, молчаливо замершей на пороге и не осмеливающейся ступить на роскошный ворсистый ковер, покрывавший пол. Пристыженная, встревоженная, онемевшая, она явно видела, какое жалкое зрелище представляет. Неужели эта богатая элегантная дама станет всерьез ее выслушивать, пронеслось
Однако, несмотря на весь свой природный ум и раннюю, не по годам, проницательность, Эмма не могла знать, что Оливия Уэйнрайт являла собой пример женщины исключительной – с понимающим, чутким сердцем и щедрым разумом. Женщины, придававшей необычайное значение справедливости, принципам чести и сострадания. Женщины, стремившейся всячески помочь тем, кто этого заслуживал, стать лучше, чем они были, при одном условии – они сами должны были этого желать. Точно так же Эмма не осознавала, что Оливия вовсе не смотрит на нее придирчиво или насмешливо, что в ее отношении нет ничего от высокомерной жалости этакой благодетельницы, а есть только жадное любопытство и самый неподдельный интерес. Занятая все это время ухудшавшимся здоровьем своей сестры и депрессией Адама, в которой она его застала по приезде, Оливия еще не успела войти в курс домашних дел в Фарли-Холл. Хотя она и приметила маленькую горничную, порхавшую по дому, Оливия впервые могла наблюдать ее столь близко. С той минуты, когда Эмма вошла в библиотеку, Оливию поразила своеобычная и утонченная красота девушки, отнюдь не тускневшая из-за поношенной жалкой униформы и засаленного чепчика, повергавших сестру хозяйки Фарли-Холл прямо-таки в ужас – ее собственная прислуга всегда была одета прилично и со вкусом, хотя и без особых изысков. Пристально поглядев на Эмму, она не могла не заметить, что лицо девушки хорошо ухожено, а волосы аккуратно зачесаны, и весь ее вид говорит о чистоплотности и любви к порядку (пусть одежда на ней прямо-таки ужасная). Оливия была покорена.
Между тем Эмма заметила немой вопрос в глазах Оливии и, понимая, что больше уже невозможно оставаться на пороге, сделала робкий шажок вперед. В тишине комнаты резко прозвучал скрип ее башмаков, от которого Эмму бросило в дрожь и она сразу же остановилась, еще более пристыженная и подавленная, с выражением неподдельного беспокойства.
Оливия, однако, если и услышала скрип, то сделала вид, что ничего не произошло. Мило улыбнувшись, она мягко обратилась к Эмме:
– С чем ты пришла? Тебе, наверно, хочется что-то со мной обсудить?
Отзывчивая и сердобольная, Оливия Уэйнрайт с раннего возраста была наделена удивительной способностью располагать к себе каждого, кто с ней сталкивался, в особенности прислугу. Этот присущий ей дар, очевидно, распространил свое влияние и на Эмму: она подошла к столу уже гораздо более уверенно, моля Бога, чтобы ботинки вновь не заскрипели. Именно это и произошло. Поморщившись, Эмма громко откашлялась, как бы пытаясь заглушить один звук другим. Стоя сейчас перед Оливией, она с трудом проглотила застрявший в горле комок и тут вспомнила, что забыла сделать реверанс.
– Да, у меня кой-чего есть обсудить, мэм, – произнесла она дрогнувшим, но все же сохранившим свою твердость голосом.
– Во-первых, скажи мне, как тебя зовут, детка, – снова улыбнулась Оливия.
– Эмма, – нервной скороговоркой произнесла горничная.
– Ну так что у нас за проблема? Давай обсудим ее, ведь только так мы сможем ее решить, правда, Эмма? – спросила Оливия.
Эмма кивнула и почти шепотом – в первый момент у нее от волнения пропал голос – стала объяснять положение дел, главные трудности и те проблемы, которые возникали перед ней, не позволяя выполнять свои обязанности, которых накапливалось слишком много из-за плохой организации. Оливия слушала ее с мягкой улыбкой на спокойном приятном лице – в ее лучистых голубых глазах читалось пристальное внимание. По мере того как Эмма продолжала свой горестный рассказ, Оливией все больше овладевала тихая ярость: она возмущалась творившейся дома несправедливостью. Ее бесило то, что из рук вон плохо ведется хозяйство в доме ее зятя: в таком большом и богатом доме нельзя было допустить, чтобы дела приходили в такое безобразное состояние, как, по всей видимости, происходило в Фарли-Холл, где, судя по рассказу Эммы, дело зашло уже, по-видимому, чересчур далеко.
Когда Эмма закончила, Оливия некоторое время еще продолжала изучать девушку, покоренная ее мелодичным голосом и удивительной способностью выражать свои мысли столь лаконично. Ее объяснение было прозрачно-ясным, несмотря на ограниченный словарный запас, которым она владела, и диалектизмы – к счастью, их было не так много, как опасалась Оливия. Интуитивно она чувствовала, что горничная ничего не преувеличивает и не преукрашивает и что на ее свидетельства можно положиться с уверенностью. Вот почему Оливия была так глубоко поражена тем, что узнала от Эммы.